Интервью с Лейбовым Андреем Ефимовичем, который командовал группой бойцов во время защиты Дома Советов.
Корр.: Каковы были предпосылки этих событий, на ваш взгляд? Что вывело людей на улицы?
А.Е.: У меня сложилось четкое впечатление о том, что произошло со страной. У административно-хозяйственной мафии было все, но она не могла ничем пользоваться. То есть, к примеру, Фурцеву, как мне рассказывали, выгнали из ЦК за мраморную ванну в дачном домике, а сейчас за золотые сортиры не выгоняют. Не было принято тогда среди товарищей пользоваться вот этими вот благами, которые они могли наворовать и иметь. Не было принято посылать ребенка учиться в Кембридж, отдыхать на Гавайях, а им хотелось. Материальные возможности были, а фактически не могли. И именно вот эта административно-хозяйственная мафия выступила двигателем протестов. Естественно, этот вектор совпал и с иностранным вмешательством. Американцы и все остальные были крайне заинтересованы в разрушении Советского Союза. Разумеется, появилась куча так называемых «диссидентов». Многие не понимали, что происходит вокруг. Я сначала не понимал, но сообразил быстро. Прав был тот, кто сказал: «Метили в коммунизм, а попали в Россию».
То, что делал Ельцин, мне не нравилось категорически. Плюс известный референдум «да-да-нет-да» показал, как все это дело организовывалось. Людям было понятно, что идет дело к разгону парламента, к изменению власти для того, чтобы отпустить всяческие тормоза. Я не хотел таких преобразований. Я считал, что они ведут к дальнейшему разрушению страны.
Корр.: А остальные хотели?
А.Е.: Уверен, они тоже все поняли. В то время был брошен клич: «Обогащайтесь!» Значительная часть населения откровенно разворовывала остатки советского наследия. Мне рассказывали со слезами слесаря местные, что у них были термические печи, самые крупные в Союзе и то, как они вынуждены были резать собственное оборудование. И в то время в первый раз советские люди увидели нищих. Настоящих нищих, просящих на улицах подаяния. Такое раньше можно было представить только по книжкам.
Корр.: Какова была реакция на принятый Ельциным указ №1400?
А.Е.: У меня уже был опыт 1991-го года, когда я пришел в Дому Советов в первый раз. По сравнению с 1993-м, в 91-м были народные гуляния. Те трое погибших появились случайно, по глупости. В 1993-м году, выслушав этот указ, я собрал рюкзачок, оделся по-походному и пошел к Белому дому. У здания Верховного совета уже были те, кто считали своим долгом там быть.
Корр.: Какова были численность присутствовавших у Белого дома в первые дни? Кто именно там был?
А.Е.: Очень по-разному. Тысяч десять на площади бывало, шли постоянные митинги. Судя по всему, власти решили, что пора ограничить поток людей и выставили оцепление. Внутри оцепления, по моим оценкам, было тысячи 2-3 людей.
Корр.: Каков был настрой участников?
А.Е.: На митингах в первую очередь речь шла о Конституции. Все понимали, что святых тут нигде нет: ни с одной, ни с другой стороны. Что в любом случае во власть прорывается ворье. Сама система такая. И мы понимали, что воровать у исполнительной власти больше возможности, т.к. законодательная власть, по сути, деньгами не распоряжается.
Корр.: Какие слои населения поддерживали Верховный Совет, а какие – президента? Или не было такого разграничения?
А.Е.: Люди были из самых разных социальных групп и с той, и с другой стороны. За президента были те, кто чаще смотрел ТВ. По сути, оболваненные. Те, кто немного старался думать, уже сами делали выбор. Культурная интеллигенция, которая на этом телевизоре и воспитана, в основном была «президентская». Но и у нас было огромное количество людей с высшим образованием, много студентов, военные, предприниматели, даже депутаты попадались. Люди шли туда по велению совести. Не могли не прийти.
Корр.: Насколько слаженно действовали защитники Дома Советов?
А.Е.: О какой слаженности может идти речь, если там было, по-моему, 5 штабов обороны? По большей части работала самоорганизация. Люди добровольно пришли, встали в кучку. Им сказали, что вот вы, ребята, батальон такой-то. И все.
Корр.: Т.е. общего руководства обороной не было?
А.Е.: Нет, оно было. Но разнобой страшный. Хотя какое-то подобие порядка было, т.к. ребята были ответственные. Были штабы обороны. Каждый начальник считал должным создать свой штаб и, порой, их приказы противоречили друг другу. Некоторые из руководителей не имели вообще никакого опыта военных действий. Кое-кто из них полагал, что во врага не нужно стрелять, достаточно будет и разговора по душам.
Корр.: Как вы охарактеризуете личности Руцкого, Хасбулатова, Макашова, Ачалова?
А.Е.: Руцкой – это человек, который раздал несколько десятков автоматов, сказав: «Защищайте нас», выставив снаружи две вооруженные дивизии. А у него в подвале автоматы лежали тысячами. Надо было решить – воевать или нет. А так он просто всех подло подставил.
Хасбулатова я видел достаточно мало. Говорил он много на своих заседаниях, но я ему не доверял совсем. Человек очень много знал и должен был подготовиться иначе, если хотел сопротивляться.
Макашова я очень уважаю после этих событий. Я видел, как он себя вел при штурме: идет стрельба по коридорам, атакуют. Зал Совета Национальностей, третий этаж. На балконе вокруг лестницы 15-20 его бойцов. Что делает Макашов? Берет складной стульчик и садится впереди цепи своих солдат. Он готов был первым умереть.
Ачалова я практически не видел. Народ про него говорил с уважением.
Корр.: Люди защищали именно Закон или какие-то персоналии?
А.Е.: Разные были личности. Я и те, кто были со мной, пришли сюда защищать Конституцию. Но были те же баркашовцы, которые явились сюда для самопиара, а именно – ходили строем и руки вытягивали.
Корр.: Как вы охарактеризуете личности Ельцина и Черномырдина?
А.Е.: Жалко, что Ельцин до суда не дожил. Все, что могу сказать.
Черномырдин – это аппаратчик, который попал не на свое место. Он – промышленник, по сути, мелкий воришка, выбившийся в верхние слои, а дальше пытался спасти шкуру и свои доходы.
Корр.: Как КПРФ участвовала в событиях? Какая роль у нее была в протестах? Как себя проявил лидер партии?
А.Е.: В протестах КПРФ не было. Зюганов там появлялся один раз и очень быстро слинял. Поэтому не было у КПРФ никакой роли.
Зюганов в протестах выступал как коллаборационист, соглашатель, приспособленец. Ведь КПРФ – это единственная партия, которую потом допустили до выборов. Все потому что она не сильно мешала власти. Ведь до этого Зюганов был всего лишь одним из многих. Выплыл наверх он тогда, когда его пропустили в Думу.
Корр.: Каковы были настроения солдат таманской дивизии?
А.Е.: Именно с ними я не знаком. Все солдаты были от меня далеко и не особо различались. В основном, они в меня стреляли, поговорить не было возможности.
Корр.: А что происходило в оцеплении?
А.Е.: В оцеплении были дзержинцы, софринцы, МВД. Солдаты оцепления видели, что Верховный совет защищают нормальные люди, разговаривать пытались, хотя говорить было трудно, «желтый Геббельс» орал громко. «Желтым Геббельсом» прозвали военную технику МГГУ (мощная громкоговорящая установка), базирующуюся на БТР. Раскрашенную в желто-синий цвет, как канарейку, ее поставили прямо перед нашим Горбатым мостом. И она вещала нам с 8 утра до 11 вечера. Я затыкал уши ватой, сверху – строительный подшлемник и капюшон от пуховки. У меня болели уши. Часто включали песню «Путана». Многие из защитников до сих пор помнят ее слова наизусть. Любимая песня МВД.
Очень мне запомнилось, как погибшая ныне Наташа Петухова и Ира Ашношкина вышли с гитарой перед оцеплением и стали орать песни этому строю. Космонавты были шокированы тогда.
Корр.: Какое отношение у людей было к солдатам группы «Альфа» и «Вымпел», фактически отказавшихся исполнять приказ президента?
А.Е.: Очень уважительное. Даже тогда, когда они вошли в Дом Советов, не было никаких попыток насилия. Подошли к нам: «Ребята, к вам ни каких претензий нет, политики эту кашу заварили, пусть расхлебывают. Если у кого оружие есть, кидайте в эту комнату, потом вас всех отвезем до метро и отпустим». Ребята, сдававшие оружие, рассказывали, что «альфисты», принимая оружие, брали его сначала руками в перчатках, потом уже кидали туда, чтобы пальчиков не оставалось. Вывели нас через главный вход, посадили в автобусы и повезли. С нами поехал шофер и сопровождающей. Остановили менты. Вдребезги пьяный офицер пустил очередь из автомата над автобусом: «О, защитнички, вашу мать, всех положу». Развлекались вот так. И дальше повезли по участкам. В метро нас не пустили, не знаю, что уж у них не получилось. Не думаю, что это было специально. Отвезли нас в отделение на Баррикадной, потом еще куда-то. А выпускали уже из 26-го отделения милиции.
Корр.: И как вела себя московская милиция? Какие меры она принимала для разгона демонстрантов?
А.Е.: Милиция вела себя крайне жестко. Демонстрантов избивали страшно. Этим они добились того, что 2-го числа огромная толпа пошла на прорыв. Тогда ребята захватили мэрию. После того, что случилось, они озверели. В каждом отделении избивали дубинками, ногами, чем придется. В 26-м отделении нас всех забили в одну камеру около 6 квадратных метров площадью. За ночь поставили по стойке «смирно» 54 раза. Народ ночь не спал. Если кто-то задремывал, открывалась дверь: «Кто здесь спит? Встать! Всем встать!». Днем жара была. Дверь не открывали. Народу очень много, людям плохо становится. Стучим в дверь, мол, откройте, мужики, ненадолго хоть. В ответ: «Гы-гы-гы, терпите, суки». Ближе к вечеру приехал кто-то из прокуратуры, сказал, что к нам претензий нет. Начали отпускать. Первым пацана отпускали, лет 18-ти. Этот его крик: «Не убивайте меня» я на всю жизнь запомню. Выяснилось, ему на голову каску надевали и 4 человека ударяли дубинками по каске. Колокол, называется. Когда выпускали меня, они подустали уже. Со мной было сложнее, тогда мне стукнул 31. Сидит майор, командует экзекуцией за стойкой. Осмотрел бумаги: «Ну что, защитничек, тебя уже били или как?». Говорю, что пару раз получил. Он обещал исправить. «Дело, – говорю, ваше, я ничего противозаконного не делал». Этот набрал в рот воздуха и как рявкнет на меня: «Вон отсюда!». Ну, я и ушел. Мы с ребятами договорились, что если кого-то будут совсем тяжко избивать, прийти на помощь. Выглядывает из-за двери мент, за ним еще десяток выходит. Вслед за ними появляется с автоматом один, чтоб не сопротивлялись. Избили. Мы отошли еще метров на сто. Человек десять нас стоит. Вдруг видим, один из ментов в булочную идет рядом. Увидел нас, перешел на другую сторону улицы. Вся смелость пропала – один.
Ельцинский депутат был среди нас. Пытался права качать: «Я, говорит, по приказу генерала Огородникова там был, на переговорах о сдаче оружия». Ему вломили, как и всем. Потом сидел, трясся и повторял: «Это фашизм». Один из преднестровцев к нему подошел, по плечу похлопал и сказал очень умную вещь: «Ничего, мужик, ты смотри, терпи, образовывайся».
Корр.: Перешел ли кто-то из силовиков на сторону народа?
А.Е.: Да, переходили. 3-го октября командир Софринской бригады Васильев, в момент провокаций ельцинистов на демонстрации, по радио сообщил, что переходит на сторону Белого Дома. Со своими солдатами он действительно перешел к нам. Стояли они в размере 100-200 человек на улице Подбельского с бронетехникой, но почти без оружия. Выступить против армии не решились.
Однажды за костром к нам подсели двое мужичков в штатском. Мы присмотрелись, под одеждой форма проглядывает. Стали расспрашивать. Выяснилось, десантники из Рязани. На боевой технике пришли помогать защитникам Дома Советов.
Знаю, что те танкисты, которые стреляли в Белый дом, сейчас занимают должности от майора и выше. Кому квартиры давали, кому звания, кому все сразу.
Корр.: Были ли снайперы, стрелявшие в людей? Сталкивались ли вы с ними?
А.Е.: Были. Анатолий Морозов из нашего батальона был убит таким снайпером. Группа шла вдоль забора между американским посольством и стадионом. В частности, шел Женя Львов, который мне это рассказал. Женя говорил: «Мимо головы пуля, как белый болид, пролетает и в голову Толику». Крик: «Снайпер, ложись!». Толик стоял. Несколько секунд стоял, потом упал. А мозги из его головы прям на брюки Женьке.
Выстрел производился справа. А там целый квартал занимает американское посольство. Стреляли из него. Дальше, ребята лежат, идут две БМП с «Альфой». «Мужики, что лежите?». «Да вот, говорят, снайпер стреляет, нашего убил». Ребята из «Альфы» башни БМП направили на посольство и отправили наших восвояси. Ни одна сволочь под пушками стрелять не стала.
Корр.: Возможно ли, что снайперы были и с одной, и с другой стороны?
А.Е.: С нашей стороны снайперов не было. Я читал потом, в Департаменте Охраны числилось 2 снайперские винтовки СВД. Все, что числились, остались в масле на складе.
Снайперы могли быть, но стреляли они точно не из Дома Советов. Это доказывает комиссия Астраханкиной.
Корр.: Были ли подобные выступления в других городах России?
А.Е.: До стрельбы доходило. Вот, к примеру, лейтенант Остапенко вел отряд на помощь в Москву. Их накрыли, лейтенант застрелился. Во многих местах Верховный Совет поддержали Районные Советы. Фактически половина страны. Вместе с ними и директора заводов, которые собирались рабочих выводить к Белому Дому.
Корр.: Как именно Вы участвовали в событиях октября 1993 года?
А.Е.: 21-го вечером объявили о разгоне Совета, а утром 22 сентября я уже там был. Все дни был там. 2-3 раза съездил домой: поесть, переодеться. Палаток не было. Ютились под Горбатым мостом, потом нам открыли бомбоубежище, бункер, находящийся рядом с Белым Домом. Один дежурит, второй в нем спит. Так и жили. Естественно, спали на полу, на картонках, на чем попало.
Как именно я участвовал? Я пришел и стоял.
Интересная была роль прессы. Была однажды ситуация. Нас поставили, сказали дежурить у прохода. Корреспондентов надо было останавливать и отправлять на аккредитацию, потом впускать. Один раз явился американский журналист с нашим оператором. Начал качать права. Ему объясняют, он кричит матом по-английски, по-английски я же его и обматерил. Встал американец с другой стороны баррикад, а с нашей стороны какие-то бабушки-соседки, носившие нам иногда в термосах теплый чай, разговорились с ним. Они ему: «Что ты раскомандовался? Здесь не твоя земля, не тебе решать, что здесь будет». Он ответил доходчиво: «Это моя земля! И в Африке моя земля, и в Гондурасе моя земля, и везде моя земля!». Старушки возмутились, замахали руками. Я в это время сменился. Сел у костра с ребятами. Шел разговор о том, что глупо не пускать этих журналистов, все равно везде дырок полно, проползут. Вечером пошел-таки домой, включаю телевизор, смотрю. Вижу, показывают этот момент. Старушки машут руками на американца, причем в кадре не видно, что между ними баррикада. 
И голос за кадром: «Сегодня на нашего корреспондента было совершено нападение, но вы не волнуйтесь, ни он, ни камера не пострадали». Потом показывают наш костер и меня, где я говорю, что приказ глупый: «А вот это либеральное крыло оппозиции». Я, только что послав матом этого американца, оказался либералом. Раньше я считал, что пресса врет на 20-30%, сейчас я понял, что врут они на все 99.
Я Баркашова на баррикады не пустил. Они ходили на передовую частенько. Выйдут, встанут и орут: «Слава России!». Я не против того, что слава России, но, пожалуйста, без фашистских жестов. Тем более, что у нас была коммунистическая, в общем-то, баррикада. Да и приказ был дан – не пускать чужих. Стоял я вечером с железной палкой, вытащенной из разобранной лестницы, с моим великим оружием. Подходят, короче говоря, баркашовцы. Сказал, что не имею права пропустить. Баркашов: «Молодец, хорошо службу несешь». Развернулся и ушел. Его все время снимали фоторепортеры.
А 2-го октября я увидел дым над Смоленской площадью. Нам рассказали, что там демонстрация, стреляли в людей из пистолетов. В общем, я понял, что надо защищаться. Увидел лопату и начал копать окопы у Горбатого. Булыжники с моста разобрали, там был песок, хорошо поддавался. Два окопа там, один – чуть дальше. Теперь нам было, где воевать. Имело это и психологический эффект. Менты с той стороны сгрудились толпой посмотреть на меня. Глаза у них по 8 копеек. Говорят, что «вот на Смоленке в нас камнями кидались, тут народ землю долбит, окопы роет. Что-то будет». Перепугались серьезно.
Корр.: Почему вы не участвовали в штурме мэрии и Останкино?
А.Е.: Сначала прорвалась демонстрация, снесла все кордоны, прошла по Садовому кольцу и мимо мэрии дошла до Белого дома. Потом по демонстрации начали стрелять. Поступил приказ Руцкого: «Взять эту мэрию к чертовой матери». После этого в мэрию пошел Макашов со своим подразделением. У меня было свое подразделение, которому поступил приказ стоять, защищать баррикады. Поэтому я там и не был. Так же и в Останкино. Мы не бегали, кто куда хочет.
Корр.: Считаете ли вы, что было ошибкой направлять людей на штурм Останкино?
А.Е.: Назвать это штурмом было тяжело. Народ туда повалил сам, вслед за вооруженной группой из нескольких десятков человек, действительно направленной Хасбулатовым. Эти 23 макашовских автоматчика никак не смогли бы сладить с 520 боевыми единицами противника в Останкино. Численность неточная, мне так передавали. Поэтому дело шло к расстрелу безоружных.
После того, как произошел якобы выстрел из гранатомета с нашей стороны, начался расстрел. Выстрела не было. Насколько мне рассказывали ребята, единственный гранатомет подобрали при штурме мэрии, стрелять он не мог, потому что был неисправен. Взорвалась тогда светошумовая граната, которую выбросили с той стороны в качестве провокации. Потом открыли огонь по толпе.
Поэтому штурма конкретного не было, был расстрел людей на улице. Причем, расстрел именно безоружных, вооруженных не было. Это по видеозаписям видно. Наших ребят там нещадно косили. Наташа Петухова, Леша Шумский, наверное, были вооружены? Что-то я не слышал про это.
Корр.: Что происходило в рядах защитников Белого дома в ночь с 3 на 4 октября?
А.Е.: В ночь с 3 на 4 октября после прорыва демонстрации и Останкино защитников Дома Советов прибавилось раза в 3. При этом была занята мэрия. Мне сказали взять человек 15 наших людей, выдвинуться вперед и командовать передовым постом между американским посольством и гостиницей «Мир». Мы взяли милицейские металлические загородки, поставили их там и пропускали всех, проверяя только на предмет спиртного и оружия. У нас самих были только трофейные дубинки, которые побросала милиция, разбегаясь. Был чисто провокационный момент: из дверей в ворота посольства вышло два американца. Один наш товарищ отошел от группы, они молча подошли к нему, сняли с него противогаз (он висел у парня на плече) и ушли обратно. Парень рот открыл, удивленный, мне рассказал об этом. Я доложил, куда надо. Естественно, никто из нас с американцами драться не полезет, политический момент понимаем.
Очень запомнилось мне одна ситуация. В 3 часа ночи подошла к нашему посту этакая «дама с собачкой». Женщина среднего возраста, лет сорока, и разговорилась со мной. Я ей все старательно объяснил, рассказал о своем мировоззрении и почему все вышло так, а не иначе. Выслушала, потом очень спокойно, не повышая голоса, сказала: «Да, молодой человек, вас надо убить». Сначала я ошалел, потом спросил: «За что?». «Понимаете, говорит, вы человек умный, человек убежденный, переубедить вас невозможно, вас надо убить». Я ей всего хорошего пожелал и разошлись.
Корр.: Как вы себя вели во время штурма Белого дома?
А.Е.: Был рассвет. Часов в 6 часть нашего народа стала расходиться. Кто – на работу, кто – по домам. Вдруг ко мне прибегают, говорят, что наблюдается какое-то шевеление. Пошла стрельба очередями со стороны набережной. Появились БТРы и БМП. БМП проломила баррикаду между Горбатым мостом и Белым Домом. Мы оказались в тылу. Я не знал, что делать. То, что мы могли, это максимум – сохранить людей. Были открытые коммуникации, туда запрыгнул народ. Тов. майору, случайно к нам примкнувшему, доверил командование, а сам схватил 3-4 бутылки со смесью, которые там валялись, и побежал один через всю площадь. Стоят БТРы, я бегу параллельно, метрах в пятидесяти от них. Думаю, положат – не положат? Я выскакиваю на Горбатый мост, смотрю, в луже крови лежит старик-летчик. В военной форме, бывший фронтовик. То есть, он в форму оделся и пришел сюда к нам. Прибегаю к нему, задаю идиотский вопрос: «Вы ранены?». «Да, говорит, в ногу, в руку тоже, разрывная, наверное». Он спокоен абсолютно. Ребятам крикнул, что из окопов выглядывали, чтоб помогли. Те кинулись, вместе спустили старика под мост, где работал наш фельдшер. Там же ранили Сан Саныча, нашего комбата. Он стоял на мосту и не стал прятаться. В госпитале, когда я к нему пришел, рассказывал, что не мог прятаться он, приведший сюда безоружных людей. Просто не мог.
Далее, я схватил свои бутылки и побежал дальше. Предполагалось, что БТРы будут ездить по кругу, расстреливая людей. Наши в окопах лежали, ждали с бутылками, готовые подорвать при случае. Но БТРы стали пулеметным огнем поливать площадь.
В какой-то момент поступил приказ – отходить в 20-й подъезд. Туда подъехал грузовик брезентовый милицейский, стал эвакуировать раненых, укрывшись от огня за углом.
Потом лежали на полу 20-го подъезда. Надоело. Поднялся с товарищем наверх. На 6-м этаже увидели кучку вооруженных людей. Посидели с ними. Вдруг крик: «Парламентер!». Высунули с опаской головы из окна, видим – бежит мужик в военной форме с белым флагом. Боится встречного огня. Вдруг над нашими головами проносится очередь, врезается в стену напротив. Мы падаем, пули входят в потолок, который моментально загорается малиновым пламенем. Трассирующие. Из-под собственного белого флага по нам стреляют.
Нам сказали уйти повыше, думали, что там безопаснее будет. Поднялись с товарищем на 13-й этаж. Там была столовая. В ней сидело человек 200. За столом сидели и ждали. Не по себе было ждать, пока убьют. Позднее сюда попадет один из снарядов. Сколько тут погибнет?
Мы с группой спустились вниз.
Запомнился момент, произошедший потом. Ранили пулеметчика, мне предложили принять пулемет. Страха уже нет. Есть внутренняя успокоенность, что все равно убьют, раньше или позже. Я разрядник по стрельбе, выбивал 100 из 100. Уверенно знаю, что из пулемета в обороне длинного коридора я сумею немало людей положить, прежде чем меня сумеют достать. Но я видел только что, как приходили ребята на переговоры к Макашову, видел солдат. Вижу, что лезут-то свои мальчишки. Были бы какие-нибудь американцы, у меня бы сомнений не было. Но я не мог стрелять в своих. Я морально не мог.
А на переговорах решили, что пора сдаваться. Макашов аж вскинулся от своего столика: «Чей приказ?!». «Ачалова». «Пусть Ачалов сам выйдет и повторит свой приказ!», – с надрывом.
Потом нас вывели.
Корр.: С каким чувством вы вспоминаете события октября 1993 года?
А.Е.: Время упущенных возможностей. В первую очередь, мне жалко людей, жалко страну. Тогда был шанс изменить что-то, но шансом не смогли воспользоваться. Причем, не мы. Все, что мы могли сделать, взять и поставить свою голову, что мы и сделали.
Корр.: То есть, можно было все переиграть и все-таки победить?
А.Е.: Была такая возможность. Виноваты те, кто организовывал. Поэтому я так невежливо говорю про Руцкого, про остальных. Они не были готовы к этой борьбе. Они надеялись отсидеться, ожидая, пока все сдадутся. Так не бывает. А с той стороны люди за реальные деньги воевали.
Корр.: Почему не смогли отстоять Белый дом?
А.Е.: Потому что его не защищали. Если бы его защищали, его бы и за полгода не смогли взять, так же, как дворец Дудаева, где 200 человек было, возле которого месяц вся российская армия суетилась. Дом Советов отлично приспособлен для обороны. Там куча оружия, подземных сооружений. Просто-напросто, не работали с армией, не собирались защищаться. Если бы раздали оружие и сказали: «Так, ребята, держимся насмерть, обороняемся!», все бы стояли и дрались бы. Если была б хоть тень надежды – дрались бы.
Если бы мы простояли там хоть несколько дней, армия бы подошла. Достаточно было частей, которые готовы. К нам шли. Но не дошли.
Корр.: Какие уроки можно извлечь из этого поражения?
А.Е.: Не верить властьимущим. Ни с той, ни с другой стороны. Все, кто во властной вертикали, повязаны, так или иначе.
Записала Максимова С.