Многое стерлось из памяти, а некоторые эпизоды встают перед глазами так, словно это было вчера.
Ленинград. Пленум ЦК Российской Коммунистической Рабочей Партии (РКРП). О событиях в Москве мы уже кое-что знали. Мнения, оценки самые разные. Мое мнение: «Надо ехать в Москву и принять участие в этих событиях. Если оппозиция победит и среди победителей не будет нас – PKPП, то это плохо. А если оппозиция потерпит поражение, и людей «погонят на Соловки», то будет еще хуже. Получится, что мы, коммунисты, отсиделись в Питере, фактически совершив предательство своего народа».
Поехало 5 членов ЦК: Чернышов – 1-й секретарь Ивановского обкома; Мурзов – 1-й секретарь Калининского ОК; Парахин – 2-й секретарь Белгородского ОК; член ЦК из Сыктывкара, летчик ГВФ Тауриньш, и я. Перед нашим отъездом ко мне подошел Сергеев (Сергеев Алексей Алексеевич – профессор, член ЦК РКРП, здесь и далее прим. автора) и сказал: «Владислав, я вообще-то против, но может быть ты и прав. Ну, желаю удачи».
Приехав к Дому Советов, долго ходили вокруг, пытаясь пройти через оцепление. Наконец, с помощью москвичей, удалось пройти мимо милиционера, который при нашем приближении отвернулся в другую сторону. Видимо, милиционер был «нашим». На площади у Дома Советов встретили полковника Кирюшина, с которым был знаком Парахин. Кирюшин подвел нас к другому полковнику – Еремину и порекомендовал тому включить нас в свою команду. Что тот и сделал. Таким образом, мы стали бойцами группы Ц-20, что расшифровывается как «Цоколь, 20 подъезд». Это стало местом нашего базирования, и объектом охраны и обороны.
Вечером построение на развод. Определение задач каждому, расстановка на посты, распределение по сменам, получение оружия. В нашем 2-ом отделении 7 человек, командир подполковник Кондратьев, находится в отпуске, уже понюхал пороху в Сухуми и в Цхинвали. Провел меня на пост, рассказал о порядке моих действий в штатной и нештатной (в случае штурма) ситуации.
Первая ночь прошла спокойно. Днем состоялся митинг. С балкона выступает Константинов (депутат ВС, один из лидеров Фронта Национального Спасения). Громит режим и всех демократов, бросая в толпу язвительные, уничтожающие эпитеты в адрес режима Проханов (тогда редактор газеты «День», сейчас редактор газеты «Завтра»), Кричит Анпилов. Клеймит позором режим и чем-то грозит Зюганов.
На следующий день блокада была снята, и мы колонной прошли к музею В. И. Ленина. Помитинговали там и вернулись назад. К музею шло человек около 200, а назад вернулось более 500. Ельцинисты думали, что, сняв блокаду, они дают возможность кое-кому уйти, а получилось наоборот. Туда и обратно нас сопровождала милиция. В рядах демонстрантов шел какой-то мужчина, который раз та разом повторял: «Вас, коммунистов, надо вешать». Вижу, что идущие рядом с ним начинают переругиваться, недалеко и до мордобоя, что никак нельзя допустить. Обращаюсь к старшему лейтенанту милиции: «Вы что, не слышите, что кричит этот мужик? Ведь он специально провоцирует потасовку. Пожалуйста, уберите его из колонны». Милиционер подошел к провокатору, что-то сказал, тот замолчал, а затем куда-то пропал.
В этот день к Дому Советов пришли на защиту 5 солдат и сержант, как говорили из стройбата, находящегося в Мытищах. На следующий день нас снова оцепили. Привезли родителей солдат, чтобы они уговорили их уйти отсюда. Я слышал, как один из солдат ответил: «Мам, если я уйду, то всю жизнь себя уважать не буду».
Откуда-то появился БТР, окрашенный в желтый цвет, и встал возле гостиницы «Мир», напротив наших окон. На нем была установлена очень мощная акустическая система. Через каждые 10 минут звучало обращение к нам с предложением разойтись по домам. Обещали неприкосновенность. Между этими обращениями звучали современные песни, и чаше всего «Путана, путана». Этот БТР наши окрестили «желтый Геббельс». Причем ночью включали такую громкость, что дрожали не только стекла, но и стены. Власть рассчитывала, не давая спать, задавить нас психически. Но скоро мы и к этому привыкли.
Произошли изменения в группе. Уехали домой Парахин, Тауриньш, Мурзов, Чернышов. Вместо них появились приехавшие с пленума ЦК Альметьев, Рыбаков, Чистоглядов. Служба продолжалась. Днем в свободное время ходим вдоль оцепления, пытаемся заговорить с солдатами, милиционерами: «Ребята, вы кого и от кого охраняете? Ведь вы стали против своего народа». Ничего не отвечают, стоят, опустив головы, глядят в землю. Во время таких агитрейдов, я часто взаимодействовал с одним человеком, который однажды сказал: «Ты меня не узнаешь? Я генерал-майор Ткаченко Владимир Петрович. Мы с тобой заканчивали одну академию, только ты на год раньше». Отвечаю: «Извините, но я рядовой и никогда в академии не учился». Потом разговорились и познакомились. Как-то мы с Ткаченко завязали разговор с тремя милицейскими начальниками, стоящими в скверике за железным забором. Вопрос мы задали тот же. Один из них ответил: «Ну, а были бы вы на моем месте, вам дали приказ. Что бы вы делали?». Из-под куртки был виден борт кителя и петлица с листьями. Значит, генерал. В это время из-за нашей спины выскочил какой-то тип с фотоаппаратом, щелкнул затвором. Эти трое отвернулись и ушли вглубь сквера. Исходя из этих встреч, я сделал вывод: среди тех, кто нас блокирует, очень многие в душе на нашей стороне. И тех, кто действительно верно служит режиму, не так уж и много. К сожалению, те, кто в душе были на нашей стороне, не решились сделать один шаг и перейти на нашу сторону. Среди защитников Дома Советов было много приехавших в Москву из бывших республик СССР. Встречал, разговаривал с казахом, абхазцем, грузином, были люди из Белоруссии и Украины. Спрашиваю парня из Донецка: «А ты зачем здесь оказался? Ведь это наше внутрироссийское дело». Он отвечает: «Если вы Ельцина здесь одолеете, то и нам на Украине будет легче. А если одолеет он, то нам на Донбассе будет еще хуже, чем вам».
Власть усиливает давление на нашу психику. Начались ночные побудки. Где-то часов в 11 ночи приходит сообщение: «Готовится штурм!». Все занимают места по второму (готовность № 1) расписанию. В 2 — 3 часа следует команда: «Отбой». Штурм не состоялся. И так повторялось каждую ночь. В первые ночи во всех коридорах, лестничных площадках горел свет, работала столовая, была вода. Нас предупреждали командиры, указывая на здание бывшего СЭВ, чтобы мы меньше показывались у окна. Ибо на 17 этаже этого здания находились «бейтаровцы» (Бейтар – полувоенная, полутеррористическая организация. Родилась в Израиле для отлавливания нацистских военных преступников во всем мире. Затем стала силой, противостоящей палестинским террористам), и мы здесь в ярко освещенных помещениях у них как на ладони. Затем свет погас, перестала работать столовая, пропала вода. Но мы все равно не разбежались.
По ночам, когда объявляли готовность № 1 к отражению штурма, слышу разговоры наших офицеров о возможных действиях нападающих. Одна версия: овладеть Домом Советов с воздуха. Схема такая – над зданием зависает вертолет, на крышу высаживаются штурмовики. Следует тут же возражение – никакой вертолетчик на это дело ночью не пойдет, в темноте это невозможно выполнить практически. Вторая версия: на штурм направят бойцов группы «Альфа», которые повяжут нас как котят. Но эти ребята не только высококлассные оперативники, но и грамотные юристы. И на дело, которое в юридическом и моральном плане плохо пахнет, они не пойдут, и никто их не заставит.
В очередную ночь предштурмового состояния объявлено не было. И вдруг в 2 часа ночи скомандовали подъем и построение. 
Очень встревожен командир Еремин: «Товарищи! Поступило сообщение о том, что противник овладел 13 этажом!». Полная тишина. Затем из темноты раздается очень спокойный голос: «Товарищи офицеры! Нам терять нечего». Кто-то добавил: «Кроме России». Начали осторожно продвигаться вверх с одной лестничной площадки на другую. Остановились. Что-то не то. Если они заняли 13 этаж, то почему не продолжают продвижение? Почему не начинают штурм снаружи? И как можно занять 13 этаж, если там были вооруженные люди? Я их сам там видел. Без стрельбы не обошлось бы. Через некоторое время последовала команда «отбой». Сказали, что милиция из департамента охраны Дома Советов проводила учения, и наши перехватили их радиопереговоры. Скорее всего, кто-то специально выдал «дезу», чтобы поднять панику. Не получилось!
Начались дожди со снегом. Поступила команда пропускать в вестибюль 20-го подъезда всех людей, находящихся на улице. Они заходили, садились и ложились на цементный пол. Появился Бабурин (депутат ВС. Руководитель Российского общенационального союза – РОС). Говорю ему: «Люди спят на голом полу, а наверху по всем коридорам и лестницам ковры. Принести бы их. Хоть не перина, но лучше, чем голый пол». На завтра такая команда поступила и была выполнена.
Как-то появился в вестибюле молодой священник и стал, прижавшись к стене, недалеко от меня. Мокрый, вода стекает струйками по длинным волосам и черной одежде. А тут женщины ходят с чайниками и предлагают горячий чай (воду кипятили на улице на кострах). Я попросил кружку и отдаю священнику, видя, что сам он не решается попросить. Завязался разговор, хотя я сразу сказал, что мы вряд ли поймем друг друга. Ведь он священник, а я коммунист, и значит в бога не верю. На что он ответил: «Человек без веры ничто. Но это не беда, что Вы не верите в бога. Зато у Вас есть какая-то другая вера, которая дает силы духовные и физические. Вера привела Вас сюда, заставила взять в руки оружие. И Вы без ропота и робости несете свою службу».
Вспоминается такой эпизод: Вместе с нами службу несли казаки. Они размещались тут же – в раздевалке, спали между вешалок. Наш отряд Ц-20 считался караульным, и мы были вооружены. А казаки считались дневальными и не имели оружия. Мы стояли у входа по два человека. Со мной в паре стоял молоденький казак из Ростова. У него на куртке был комсомольский значок. Командир полусотни приказал снять его. Паренек отказался и получил 5 нарядов вне очереди. На завтра все повторилось, но паренек значок так и не снял.
По ночам все чаще и чаше нас на постах проверяют. То Макашов, то генерал-лейтенант, кажется, Калинин, то какой-то генерал со значком «Почетный чекист» на кителе. Напряженность нарастала. Макашов говорит: «Проиграет тот, кто первым выстрелит. Поэтому проявляйте терпение и выдержку. Первый пост даже в случае штурма стрелять не должен. А второй пост стреляет только тогда, когда ведется огонь на поражение его или того, кто на первом посту». Кто проиграл эту схватку известно, а кто первым выстрелил — я не знаю.
Как-то вечером слышим команду: «Срочно носилки, врача и четырех человек к зданию спортзала». Через час возвращаются довольные. Оказывается, через забор перебирался солдат – перебежчик из «Дзержиновской» дивизии. Его пытались удержать, но он вырвался и упал с забора. Было подозрение, что он повредил позвоночник. Но оказалось, что все нормально, просто ушиб. Парень поднялся сам и пошел. Еще одним защитником стало больше. На следующий день команда: «Срочно шесть человек с оружием к спортзалу. Есть сведения, что к нам готовится перебежать рота «дзержиновцев». Надо поддержать их огнем или продемонстрировать свою готовность оказать такую поддержку». Действительно, за забором собралась группа солдат. Но подошли офицеры, солдат построили и увели. A наутро мы увидели, что территорию вокруг Дома Советов обнесли колючей проволокой. Наверное, для того, чтобы не допускать перебежек.
Поздно ночью в подъезд входит встревоженный Ткаченко. Увидел меня, говорит: «Надо будить начальство. Идут танки». Я ему: «Не может быть». «Выйди, сам убедишься». Вышли. Кругом тишина, как в деревне. И лишь издалека, где-то со стороны Белорусского вокзала слышно «ду-ду-ду-ду» – рокот мощных дизельных двигателей. Пошел в здание, в темноте нашел спящего Еремина, тронул его за плечо: «Командир, вставай! Танки идут!». Опять вышли на улицу, послушали: «Точно, идут!». Поднялись на 6 этаж и видим, как из-за здания посольства США появляется БТР, затем второй, третий. Поворачивают к гостинице «Мир». Подъехали, встали, затихли. Значит не танки, а БТРы. Узнаем, что БТРы появились на набережной, на Калининском проспекте и со стороны «Трехгорки». Обложили. Но все спокойно, видимо, сегодня штурмовать они не собираются.
Днем подходит Борис Альметьев: «Нас здесь четверо членов ЦК. Давай проведем собрание партгруппы». Собрались. Первый вопрос – создание временной партгруппы в количестве 4-х человек в составе Ц-20. В это время подходят несколько офицеров, мы им: «Товарищи, у нас здесь партийное собрание». Они в ответ: «Разрешите присутствовать. Ведь мы тоже были коммунистами». «Оставайтесь», – соглашаемся мы. Собрались почти все. Второй вопрос – поднять над зданием красный флаг. Голосовали – единогласно. Как выяснилось позднее, с таким предложением обращались и другие группы.
Как-то подходит ночью женщина и просит передать записку Соколову – заместителю Председателя Верховного Совета. Взял записку, а утром пошел к залу заседаний. Соколова не нашел, его в тот момент в здании не было. Передал записку одному из сотрудников ВС. Пусть простят меня Соколов и та женщина, но мы записку прочитали. По памяти воспроизвожу ее текст: «Вениамин! Мы гордимся тобой. Желаем тебе мужества, уверенности, твердости. Знай, мы всегда с тобой! Академгородок».
2 октября возле станции метро Краснопресненская было крупное столкновение людей, рвавшихся к Дому Советов с OMOНом. Говорят, что в ход пошли с одной стороны резиновые дубинки, с другой – обрезки труб и арматуры. Были жертвы. Но прорвать кольцо не удалось. На другой день попытку прорыва повторили, но уже с другой стороны. Разведчики сообщили, что народ идет со стороны Октябрьской площади. Милиция пытается воспрепятствовать, но без особого успеха. Из окон мы видели дым в районе Смоленской площади, там что-то горело.
И вот, наконец, прорыв! Куда-то делись БТРы, милиция. Со стороны Калининского проспекта идут люди. Разгоряченные, радостные. Слышны крики: «Ура! Победа!».
Началась стрельба. Кто стрелял и в кого – непонятно. Но интенсивность огня была такова, что казалось – над домом завис реактивный самолет и газует изо всех СИЛ. Но вскоре все стихло. Вероятней всего, наши бойцы с 13 этажа переместились на крышу, вступили в огневое противодействие с теми, кто засел на 17 этаже мэрии (здание СЭВ) и быстро утихомирили их.
В 20 подъезд, где размещался медпункт, стали поступать раненные. Кто шел сам, кого-то вели, некоторых несли. Нам поступила команда: «Пропускать в здание врачей, желающих оказать помощь». А таких было немало. Подходит человек, заявляет, что он врач и хочет нам помочь. Предъявляет для осмотра свои вещи. Нужно отметить, что в этот день медики работали очень четко. Машины «скорой помощи» подъезжали и уезжали одна за другой. Из разговоров между врачами я узнал, что на южной стороне Дома Советов один майор получил сквозное пулевое ранение в грудь. Спасти его, вероятно, не удастся. В подъезд потащили «пленного» – человека в форме полковника милиции с оторванным погоном. Один из защитников Дома Советов попытался ударить задержанного резиновой палкой, но его тут же схватили за руки несколько человек с криками: «Не смей! Без тебя разберутся!» Затем потащили рослого детину в черной куртке, на спине какой-то белый знак. Сказали, что захватили «бейтаровца».
На балконе установили динамик, из которого слышен голос Руцкого: «Молодежь, мужики! Умеющие держать в руках оружие. Формируются отряды, сегодня надо штурмом взять Мэрию и Останкино!». И люди рванулись туда. В автобусы набивалось столько народа, что люди висели на подножках. Командир отделения Кондратьев сказал: «Я еду на Останкино могу взять с собой двоих. Желающие есть?». Желающие были все. «Поедут Асеев и Рыбаков». Те, кому оставаться, недовольны: «А почему они?» «Решение командира не обсуждается».
На площадь Дома строем переходит рота милиции. Командир побежал докладывать Руцкому. Цепочкой по два человека сюда же перебегает около сотни омоновцев в бронежилетах, касках, с автоматами. Ребята из полка Маркова («марковцы», как их называли) стали изымать у них автоматы, бронежилеты, каски. Получили по бронежилету и каске и мы, поскольку нам предстояло ехать в Останкино.
Проходит мимо подполковник, кажется, его фамилия Чернобривко. Кондратьев к нему: «Ты обещал послать нас на Останкино». Тот отвечает: «Вон стоит ГАЗ-66, садитесь в машину. Хасбулатов поедет выступать на телевидение, и вы будете сопровождать ею машину до телецентра, а затем и на студии». В машине сидело уже с десяток «марковцев», садимся и мы, ждем. Кто-то пустил по кругу пачку сигарет. Я говорю: «Ребята! Возможно, нам придется стрелять. Возможно, в нас будут стрелять, а у нас ни бинта, ни клочка ваты, ни капли йода». «Как нет, – говорит один из бойцов, протягивая мне сверток, – вот индивидуальный пакет. Бери, но лучше бы им пользоваться не пришлось». Другой боец достал буханку хлеба, разламывает на куски и раздает. На что третий боец замечает: «Если получить пулю в живот, то лучше если желудок пустой». Жевать сразу расхотелось. В темноте плохо видать лица говорящих, и я думаю: «Молодые ребята, а как по-будничному, по-деловому говорят о вообще-то страшных вещах». Подошла черная «Волга» и две милицейские машины с мигалками, а Хасбулатова нет и нет. Прибегает посыльный, сообщает, что нам срочно на 3 этаж к Ачалову (Министр Обороны с 22.09 по 04.10.93 г.). Пришли. Кондратьев пошел докладывать в кабинет, а я заглянул в приемную и вижу там около десятка лиц. Генералы, полковники и подполковники. Первая мысль: «А что вы здесь делаете? Вам следовало бы быть в полках, дивизиях. Там вести работу». Вторая мысль: «А может это уже очередь за орденами и должностями?». От Ачалова срочно бегом к Руцкому. Он в подземном этаже. Энергично размахивая руками, что-то говорит Кондратьеву. Что именно не слышно. Можно только разобрать «мать-перемать, мать-перемать». Снова бегом на улицу, садимся в автобус ПАЗик. Нас стало 13 человек, еще посадили одного милиционера. Команда: «Погасить в салоне свет, задернуть шторы». Поехали. Нас сопровождают две милицейские машины. Кондратьев объясняет задачу: «Нам приказано штурмом взять Главное Таможенное управление. Управление находится на Комсомольской площади возле Ленинградского вокзала. Автобус подъедет как можно ближе к входной двери. Первым из автобуса выпрыгиваю я, и бегом к двери. Следом 2 метра сзади и 1 метр справа Асеев. Затем Рыбаков…» и т. д. Подъехали. Первым выскочил Кондратьев, за ним я, и далее все остальные, как и предусматривали. У дверей таможни уже стоят двое мужчин, которых я видел, когда мы были у Руцкого. Предполагаю, что это были работники КГБ (ФСБ). Рукоятками пистолетов они стучат в дверь, требуют открыть. Дверь распахнулась. Мы врываемся в здание… А кого мы приехали штурмовать? Два молодых человека в форме таможенной службы, с ними девушка. Стоят до смерти перепуганные, трясутся. Действительно. Ворвались в помещение полтора десятка мужиков, в касках, бронежилетах, с автоматами. Кто такие? Что у них на уме? Но постепенно успокоились.
«Кгбешники» стали рыться в бумагах, папках, журналах. Нас командир расставил по местам, определив каждому сектор обзора и, возможно, обороны. Чекисты иногда связывались по радиотелефону с кем-то, переговаривались. Спустя час слышу, как один из них говорит другому: «Ну, всё проиграно. Возле Останкино за час погибло 40 человек. Там в толпу стреляли из гранатомёта».
По улице в сторону центра проехали два БТРа. Один из наших, глядя в окно, говорит: «Что они там делают?» Все прильнули к окнам и увидели, как на площади, перебегая от одной припаркованной машины к другой, приближаются омоновцы. Кондратьев командует: «Изготовиться! Рожки вставить, с предохранителя не снимать. Стрелять по моей команде». С улицы застучали в дверь, потребовали открыть. Но «кгбешники» не разрешили этого сделать. Удары в дверь стали более сильными и настойчивыми.
Я прижался плечом к стене в 6-7 метрах от входной двери. Подумал: «Сейчас я, наверное, застрелю человека. И не знаю — кто он. Может быть это прекрасный человек». Очень тяжело решиться нажать на спусковой крючок автомата. Но, к счастью, стрелять не пришлось.
Чекисты связались по мобильному телефону со своим начальством и получили команду: «В бой не вступать. Уходить скрытно. Ничего и никого не оставлять». Спасибо этим работникам КГБ. Они все предусмотрели, заранее изучили маршрут отхода. Вели нас по каким-то узким, темным проходам. Прошли через железнодорожные пути, идущие от Ленинградского и Ярославскою вокзалов. Когда мы уже начали удаляться от последнего ж/д пути, нас догнала электричка и остановилась. Видимо, в ней были наши преследователи. Но мы круто повернули от путей и стали быстро уходить дальше! Там было мною деревьев, кустарников, к тому же было темно, и преследователи отстали. Мы тоже разбрелись в темноте, а дальше долгое блуждание по ночной, затаившейся Москве. Около 6 часов утра я добрался до высотного дома на площади Восстания. Там вокруг Дома Советов уже стояло оцепление, кружился вертолет, были слышны выстрелы. Будучи в состоянии сильной депрессии, уставший, голодный, я уже плохо соображал и контролировал свои действия. Была только одна мысль вернуться к своим в Дом Советов. И я попытался это сделать, но получил удар дубинкой по голове. Особой боли я не почувствовал, видимо, виной было мое состояние, но я навсегда запомнил глаза (именно и только), глаза человека, ударившего меня. В этих глазах было такое торжество, такое ликование, какое бывает у биллиардиста, закатывающего трудный шар в лузу, или болельщика, когда его команда забивает победный гол. Кстати, я убедился, что дубинка действительно отрезвляет. Отошел в сторону, постоял минуту и ушел, не стал испытывать судьбу еще раз. Приехал на Павелецкий вокзал, поднялся на второй этаж, сел на свободную скамейку. Народа почти нет. Мимо проходит старшина милиции и смотрит на меня, затем второй раз, затем третий раз. Все разглядывает меня. Что-то не так. Надо уходить. Зашел в туалет, посмотрел на себя в зеркало, а у меня лоб в крови, волосы на голове слиплись. До сих пор не пойму, почему милиционер меня не «взял»? Может он тоже в душе «наш»?
Снова вернулся к Дому Советов, теперь со стороны Киевского вокзала. На мосту и набережной, со стороны гостиницы «Украина» – танки. Изредка стреляют. А я ничем не могy помочь своим. Не выдержал этого зрелища, ушел. Как затравленный зверь ходил, ездил по Москве. К вечеру снова иду к Дому Советов (ведь там остались друзья). Направляюсь от метро Парк Культуры в сторону Смоленской площади. Догоняет колонна БМП и БМД. Одна машина, две, три… Много. На броне по 5-6 человек. Стоящий рядом мужчина угрюмо говорит: «Вроде бы таманцы». И также угрюмо пошутил: «Несокрушимая и легендарная, в боях познавшая радости побед едет усмирять собственный народ». Обидно, постыло, злость на всех и вся, и на себя. Всё! Нac победили!
С тех пор меня постоянно гложет мысль: Почему мы потерпели поражение? Где мы ошиблись?
На мой взгляд причин несколько:
1. Не было одного безусловного лидера, человека, который мог бы, имел талант объединить и руководить всеми. Руцкой, Хасбулатов, Константинов, Зюганов – деятели слишком малого масштаба и на роль лидера не годились.
2. Не было определенной программы – что делать? Более того, не было какой-то идеологии, всех объединяющей. Ведь были там и PKPП, и КПРФ, и КПСС, и беспартийные, и монархисты, и казаки, и «баркашовцы». И у каждой организации свой взгляд на ситуацию сиюминутную, и на перспективу. Не секрет, что «баркашовцы» исподлобья смотрели на нас коммунистов, мы очень плохо контактировали с казаками, хотя жили рядом и вместе несли службу.
3. Люди, даже пришедшие на защиту Дома Советов, помнили о той роли, которую играли Хасбулатов и Руцкой с самого начала работы именно этого Верховного Совета, и видели в них вчерашних союзников, единомышленников, подельников Ельцина, и не доверяли им. Тем более, армия не доверяла своему новоиспеченному главнокомандующему – Руцкому, которому можно было бы задать несколько вопросов.
— За три или четыре дня до штурма нам на разводе сообщили, что Псковская дивизия ВДВ заявила о своей готовности прийти на защиту Дома Советов и о том, что там объявлена боевая готовность №1. Почему дивизия не получила приказа, так необходимого в то время?
— В те дни в Академии имени Фрунзе учился мой племянник Асеев Андрей. По пришествию нескольких лет он мне рассказывал: «Утром, когда стали раздаваться выстрелы, мы, слушатели Академии, без команды построились на плацу. Вышли командиры и преподаватели. И стоим, стоим, стоим. Спрашиваем: «Товарищ полковник, почему мы не идем туда?». Нам отвечают: «Товарищи офицеры, мы люди военные и без приказа не имеем права тронуться с места». Конечно, можно говорить о том, что другие офицеры, в том числе Еремин, Кондратьев, Кирюшин, Аристов и сотни других, не ждали приказа, а пришли по велению души. Но приказа все-таки не было. Почему? И такого приказа не было нигде. Потом, когда начали стрелять танки, Руцкой завопил в микрофон: «Друзья, поднимайте в воздух боевые машины!» К каким друзьям он обращался? Зачем? И почему не обратился вчера, позавчера, неделей раньше?
В одну из ночей, незадолго до штурма, по внутренней радиотрансляции передавали интервью Руцкого. Он сказал: «Я буду защищать Конституцию до последнего патрона. В этом доме есть еще 30 человек абсолютно верных мне, они тоже будут до последнего патрона!». В ночной темноте прозвучала фраза кого-то из наших: «Он ошибся. Их 31 да нас 19 уже 50. Мы тоже будем до последнего патрона». Никто из нас не возразил.
А потом Руцкой, как побитый песик, прижав уши и хвост, показывал корреспондентам свой автомат и лепетал: «Я не стрелял. Посмотрите, на автомате заводская смазка». Ну а тех ребят, которых ты послал штурмовать мэрию, Останкино, таможню и черт знает что еще, у них была смазка на автоматах? И если кто-то из них стрелял и кого-то убил, то виноват ты! Кстати сказать. АК снаружи вороненый, изнутри хромированный, и ему смазка не нужна. У меня он провисел на шее 11 дней и ночей, а на костюме следов смазки не осталось.
Если ко всему сказанному добавить, что Руцкой лихо, как на истребителе, залетел в Курскую область и приземлился на Гу6ернаторское кресло, затратив на это буквально два дня, что без помощи президентской шайки сделать было невозможно. И то, что после выборов он стал клясться и божиться в верности Ельцину, то вывод следует один: Руцкой от начала до конца служил Ельцину, и даже, оказавшись по воле судьбы на высшей ступеньке власти, он остался человеком Ельцина.
Возникает вопрос: не было ли ошибкой наше участие в тех событиях вообще? Нет! Командир отделения подполковник Кондратьев на вопрос одного из западных журналистов: «Почему вы защищаете Руцкого?» – ответил: «Мы пришли защищать не Руцкого и Хасбулатова, а остатки Советской власти и остатки Конституции».
Может быть, я в чем-то ошибаюсь. Но прошедшие события требуют тщательного и объективного анализа. Из этого анализа надо сделать правильные выводы, и это должно стать еще одной страницей в науке побеждать в революционной борьбе и одним из условий грядущей победы.
Я иногда встречаюсь со своим командиром Ереминым, когда приезжаю в Москву – захожу к нему. Посидим, вспомним прошлое, выпьем по рюмке и вполголоса споем:
Не забывайте этот дым
Над белой крепостью восставшей.
Не растопчите крови павших,
Разбрызганной по мостовым.
А дома до сих пор храню талон на ужин в столовую ДС, на талоне расписались мои сослуживцы по Ц-20.
Посмотрю на фотографию, которую сделал фотограф из АПН. Вот они: суровый, озабоченный полковник Еремин; в лихо сдвинутом на ухо берете, с соколиным взглядом Кондратьев; молодой, красивый капитан-лейтенант Аристов; Кирюшин; Красюков; Локтионов; Немержицкий; мои товарищи из ЦК Рыбаков, Чистоглядов.
Где же вы теперь, друзья-однополчане?
Автор: Асеев В.И.