Рассказ сотрудников ядерного центра, которые были в те дни и в Доме Советов, и в Останкино, и на Крымском мосту, и на Смоленской площади. Рядовые ВНИИЭФовцы — А.А.Мукашев (далее: A.M.), В.В.Кулик (В.К.), А.А.Сушко (А.С.), Н.А.Сорока (Н.С.), И.И.Никитчук (И.Н.) — рассказывали о том, что пришлось пережить. Разные мотивы. Разные оценки.
И так не похоже то, что видели они, на официально-«документальную» версию…
Тогда телевидение транслировало только одну версию событий — президентскую. А им хотелось знать, что на самом деле происходит.
А.С.: Телевидение показывало, что никого нет у Дома Советов (ДС), а в самом здании засели одни бандиты… Ребята собрали денег и попросили меня съездить. Я поехал. 27 сентября колючей проволоки еще не было, было плотное оцепление. Солдаты в оцеплении об Указе Ельцина не знали. Офицеры открывали оцепление, можно было пройти. Было множество народа. Это был какой-то срез России: походная церковь, бегут комсомольцы с криками: «Ленин, партия, Россия» – там были люди с абсолютно разными взглядами, но была общность, все были вместе, и два основных вектора: надо спасать Россию от кремлевских ребят, а второе – мы же без оружия, они не посмеют в нас стрелять…
Я смотрел с верхних этажей ДС на огромный водоворот людей. Приходили депутаты, говорили: езжайте домой, рассказывайте, что происходит на самом деле. Я приехал оттуда и включил телевизор с уверенностью, что уж теперь – то они не соврут. Соврали.
Там ведь было очень много журналистов, люди ругались, вот, сволочи, снимают, а другие говорили – да не трогайте, все равно когда-нибудь покажут.
Люди собрались потому, что было ощущение: Россия катится в пропасть и надо ее как-то спасать. И сидеть на месте в этот момент было невозможно. Я бегал по институту и рассказывал что происходит. Это спровоцировало поездку саровской делегации в Москву.
А.М.: Я был депутатом Совета, Указ касался и нас тоже.
Стало известно, что там блокада, голодный паек, отключены свет и вода, резко разделились все: одни приняли сторону режима, другие, их было большинство, сказали, что раз народ их избирал народ и должен отозвать.
Депутаты были из советского времени и, махнувшись в реальные дела, как ни странно, власть начала «краснеть». Многие из депутатов, кто пришел под демократическими пыльными эфемерными лозунгами, поняв, какая страна им досталась, начали трезветь. Опомнившись, что же наделали, они повернули не туда, куда хотели московские кукловоды, и это стало одним из основных поводов для всех этих событий – почвой для переворота. Власть стала уплывать у Ельцина из рук, из рук серых кардиналов. И появились крикуны заславские, боровые, кричали о нелигитимности власти, ее непрофессиональности. Но это же абсурд, чтобы представительская власть была профессиональной.
Когда А.Сушко приехал, рассказал, что происходит на самом деле, в городе был проведен митинг, на котором бросили клич: нужна помощь деньгами для тех, кто сидит в ДС. Собрали 56 тысяч. «Кинули на пальцах, кто поедет», выпало Мукашеву. В купе их было четверо, кроме A.M. – журналист Галина Окутина, жена Николая Сороки Ирина, которая везла теплые вещи мужу, и И.Никитчук. Сдали деньги, получили квитанцию, ждали развития событий. А в это время ДС окружили «спиралью Бруно» – колючей проволокой, запрещенной к применению Международной конвенцией.
A.M.: Да, в это время ДС был полностью блокирован. Никого не пускали. Мы много разговаривали с милиционерами, стоявшими в оцеплении, милиция московская осуждала Указ ельцинский.
В.К.: Да нет, я вот разговаривал – там пацаны, форма не по росту, но когда спрашивал, неужели будешь стрелять – отвечали: «Конечно, если будет приказ».
Николай Сорока оказался в ДС по приглашению генерала Макашова – «мы дружили» – обсудили Указ 1400.
Н.С.: Проанализировали ситуацию, поняли, что сделать ничего будет нельзя, но нужно сделать так, чтобы людям было нанесено как можно меньше ущерба. Мне выписали мандат, подписанный Руцким, Хасбулатовым, Макашовым, что я в его бригаде, поручили общаться с милицией. Там были очень умные, толковые, доброжелательные люди. Они отказались участвовать в разгоне, и их заменили милиционерами из округи и ребят, которых только что в армию забрали. А еще была совершена провокация – убили многодетного полковника милиции и сказали, что это сделали защитники ДС.
В ДС приходило много высших чинов из ФСБ, академий. Генштаб и ФСБ были арестованы ОМОНовцами. У них поотбирали оружие и запретили выходить. И они не сопротивлялись.
В ДС все делились на три четкие части: первая – чеченская мафия во главе с Хасбулатовым, которая за дальнейшую демократизацию, вторая – Руцкой, третья – настоящие нормальные грамотные люди, которые надеялись, что возникнет шанс это дело повернуть. Я заставил повесить красный флаг над ДС, хотя многим там нравился полосатый. У защитников ДС не было оружия. 74 автомата, которые были у охраны, были посчитаны, приехал генеральный прокурор, переписал все и опечатал. Макашов как человек военный хотел применить хитрость, говорил, если полезете на нас, как шарахнем, глаза повыпекаем. Это от отчаяния, потому что ничего не было, не было оружия.
В.К.: Я считаю, что это был государственный переворот, неконституционный. Распуская Совет, плюнули в лицо нам, потому что это я избирал депутата и только я имею право его отозвать. Я никогда не верил газетам, но даже я был в трансе, что вся наша гласность свернулась, и телевидение и радио – в одну дуду, только точка зрения президента, никакой иной позиции, околокоммунистическую прессу просто позакрывали, в Городе невозможно было получить никакой информации, в Москве хоть листки какие-то ходили. В былые времена Би-Би-Си можно было послушать, а тут и они в ту же дуду. Я был даже напуган этим. Ожидал прихода жесткой диктатуры – вдруг внезапно всем заткнули рот, и никто даже не дергается, все довольны. В какой-то степени поехал со страху. У меня не было уверенности, что не будут стрелять, наоборот, был уверен, что мирно это не разрешится. Но страшно мне было не в Останкино, а когда я вешал у себя в отделе листовку «Не буду молчать!». Я не помню уже, что я там писал жалкое на самом деле, в ответ на всю эту пропаганду. Обошлось без последствий…
Н.С.: А я два года жил без документов и ходил в прокуратуру.
А.С.: Ходил полгода с ощущением катастрофы.
Н.С.: А Мукашев и Никитчук полгода лечились у Зои Ивановны Флеровой, потому что их «черемухой» шарахнуло.
3 октября они шли колонной с Октябрьской площади. Московский коллега сказал, что от площади до Крымского моста – тщательно считали – полмиллиона народу помещается. Но колонна на мост уже взошла, а с площади еще не вышла, значит, людей было гораздо больше. И представлены были все регионы страны, судя по транспарантам, были в основном представители ВПК, шли семьями, подъем, воодушевление, и вдруг поперек моста — солдатики. Попросили пропустить, потом – мелкая провокация, и заслон протаранили, раскидали солдатиков, женщины тут же вступились за них, защитили. Кто чайку, пирожочек солдатику перепугавшемуся сует. Пошли дальше, вот тут и начали обстрел «черемухой».
A.M.: Рядом со мной американский телеоператор низенький, толстенький, весь обвешанный аппаратурой, я ему помог. Он по-русски лопочет, посоветовал замотать лицо. Замотал, слезы протер, дальше побежал, а когда приехал месяц температурил.
Они шли, преодолевая кордон за кордоном. Не боевики, созванные Руцким и Хасбулатовым, не пьяные беспредельщики, как пытались представить создатели «документального» фильма, – безоружные люди, еще советские, еще надеющиеся…
A.M.: И тут со стороны мэрии начали стрелять. Мат-перемат, народ залег. Состояние было – кино какое-то, я иду, что-то цокает, мне было жалко плащ – ложиться на асфальт. Потом до меня дошло, что я шел под пулями… Потом под пандусом бывшего здания СЭВ (московской мэрии) застрелили полковника милиции. Из ДС стрелять не могли физически: мертвая зона. Первый раз в жизни видел такую огромную лужу крови. После деблокирования ДС я обмакнул ладонь и попробовал на язык – кровь. На Смоленской ОМОНовцы мазали лица красной краской… Для телекамер.
Потом в здании мэрии начали бить стекла изнутри, и оттуда посыпались курсанты, начали снимать с себя каски, бронежилеты, все бросали и уходили. Пытался заговорить, они матерятся, у них было потрясение, не понимали, что за игры идут.
И.Н.: Да, «черемуха» не остановила людей. Дошли до Смоленской площади, вот там была серьезная схватка. Стояли водометы, серьезная техника, ОМОНовцы. Я видел как наши били камнями кабину водомета. Следующий заслон разбежался перед приближением колонны, в которой уже было несколько грузовиков и красное знамя над ней. Я был почти в голове колонны. ДС был оцеплен машинами, водовозками, обмотан колючей проволокой, все это растащили захваченными грузовиками, и голова колонны вошла на территорию ДС. Вот в это время и началась стрельба из мэрии.
Никто из них не держал оружия в руках и не видел его в идущей к Белому дому колонне. Не было оружия и у тех, кто отправился на штурм Останкино. Никто не верил, что будут стрелять. Погрузились в грузовики и автобусы, уехали к Останкино – и наступила пауза.
В.К.: Мы ехали в Останкино, вооруженные щитами и дубинками, а параллельно с нами шла колонна бронетехники. Они могли остановить нас без проблем. И без стрельбы. Они чуть ли не махали нам приветственно.
Н.С.: Я был ответственным за общение с прессой. Американская пресса вся была предупреждена, выстроила телекамеры там, где нужно. Брюс, представитель американской CNN, сказал: в вас сегодня начнут стрелять сначала в Останкино, там заготовлена западня. Говорит, жалко ребят, которые поехали. Но их невозможно было остановить: такая толпа, воодушевление…
А.С.: Я сделал, что смог. И мне теперь не стыдно. Мы не сидели, не прятались. В таких ситуациях люди раскрываются. Мы можем спорить, не соглашаться друг с другом, но уверены друг в друге.
Н.С.: Мы с Макашовым с самого начала проговорили ситуацию и пришли к выводу, что дело это пропащее, но искру надежды людям надо дать. Все равно дело этих людей правое. Пройдут годы – и так будет. У тех людей, которые пришли к ДС, не было других целей, кроме как выполнить закон, защитить закон. Когда твою жизнь разламывает группа людей…
Остроту развала страны ощутили люди из провинции. Девочки и мальчики — комсомольцы со всей страны.
В.К.: Возникли две структуры – президентская и парламентская – и всем хотелось власти.
Н.С.: Это совершенно неправильно. Это противостояние людей государственных и космополитов. Мы все сотрудники ядерного центра, занимались стратегическими делами и понимаем, что такое хорошо, что плохо и почему мир 50 лет не знал войн. Для нас было очевидно.
Н. Сорока вспоминает 84-й год, статью Бжезинского в американском журнале – «наконец-то мы вырастили настоящего ревизиониста» – Горбачева.
В.К.: Все-таки это было противостояние президентской и парламентской ветвей власти, которое должно было чем-то кончиться. Формально власть принадлежала ВС, а фактически была в руках президента.
Н.С.: Конфликта ветвей власти не существовало. Задача тех, кого мы избрали, – контролировать президента, поэтому Съезд был высшей властью. А президент – нанятый чиновник – решил эту власть прихлопнуть. В 1993 году 723 депутата, приехавшие на съезд, законно отстранили Ельцина от власти. Спустя сутки Конституционный суд под председательством Зорькина подтвердил, что Ельцин не является президентом РФ. Конституция, по которой мы живем сегодня, тоже нелегитимна.
В.К.: Но мы живем по этой конституции.
А.М.: У меня два разочарования. Москва в эти дни пила, жевала, ездила на «мерсах», им было на все наплевать. Москва – не столица, а клоака нашей Родины. Туда всегда рвались люди определенного склада, и постепенно она выродилась.
В.К.: Там много приличных людей.
А.С.: Бойтесь равнодушных, ибо с их молчаливого согласия происходят самые большие гнусности.
A.M.: Мы шли из очень хороших условий жизни. Мы стали мягкотелыми и равнодушными, мы настолько потеряли «сечку»… Обидно, что людей бескорыстных с чувством долга очень мало. Именно поэтому ситуацию определяют отморозки или взвод вооруженных ребятишек. Нашли несколько отморозков, которые спокойно расстреляли выбранную ими же власть из танка. Все висело на волоске.
Они хотели вообще всех там похоронить, чтобы скрыть. Информационная блокада была жесточайшая и прорвалась только из-за того, что в этих событиях погибло 74 западных журналиста. Мы все получили урок демократии.
А.С.: Многие говорят, что у нас какая-то не та демократия. Так вот, у нас самая та демократия, какой она и должна быть, какая она везде, западного типа. Если олигархическую верхушку что-то устраивает – это демократично, если не устраивает, это бандитизм и терроризм. А бандитов и террористов надо мочить. В сортире.
A.M.: Сейчас ведь убивают журналистов по-настоящему честных. Они кричат, вопиют, но обращаются уже не к тому обществу, потому что сами рубили сук, на котором сидели, срубили ту власть, которая могла защитить. Сейчас защитить никто не сможет. Ведь именно в той власти, власти Совета, была главная защита для людей.
Н.С.: Хорошая мысль – романтический, легкобуржуазный Верховный Совет спустя три года осознал, что он натворил в 91-м, и попытался вернуть ситуацию в нормальное русло. Когда он всех устраивал, никто его не трогал.
Н.С.: А ведь ситуация была страшной.
Представляете, семь часов утра, сидят люди, пьют чай. Приезжает 200 единиц БТРов, окружают всю площадь. Выходит мужик из БТРа в форме морской пехоты. С автоматом. Сидят люди у костра. Вот так передернул и начал стрелять. Это было. Он выстрелил, отбежал, и тут во всех сторон начали стрелять. Сколько там людей положили, покрошили. Тысячи людей. Тысячи… Пацанят, которые сидели у костров, играли на гитаре и песни пели. А в это самое время демократические депутаты тихонечко сматывались коридорами. Откручивали значки, выбрасывали. А юный Немцов орал – мочите их всех, Борис Николаевич. Я в мегафон говорил, дорогие друзья, вы в кого стреляете? И зачем? Почему танки стреляли в 16 этаж? Потому что там находился архив, чемоданы Руцкого с документами по референдуму, сколько проголосовало людей на самом деле, что нарушено. Нужно было, чтобы это все сгорело к чертовой матери.
Среди этой стрельбы пришел заместитель командира «Альфы» полковник Сергеев, сказал, я – советский офицер, не могу смотреть, как расстреливают, не могу быть предателем. Сказал, что попробует договориться, чтобы прекратили огонь и выпустили безоружных людей. Огонь прекратили, обещали автобусы, чтобы вывезти людей.
Мы искренне поверили.
А Сергеева убили выстрелом под каску – в единственное незащищенное место. Специалист стрелял.
Люди начали ходить, ждали автобусов. Передо мной стояла женщина. Пока ее кровь не попала мне в лицо, я не мог понять, что стреляют. Крупнокалиберными. Из мэрии. По безоружной толпе.
И назад не вернуться, и не уйти никуда. Залегли. Подъехал Коржаков в автобусе, погрузил в автобус Руцкого, Хасбулатова, Макашова, остальным сказал, чтоб спускались вниз. Спускаемся, заходим через какой-то магазин, всех обыскивают, а потом выталкивают во двор. И расстреливают. Кого-то там положили, кого-то на стадионе. А потом нас – руки за спину – решили вывозить из Москвы. Трупов настолько много, вывозили баржами, а вас, сказали, повезем расстреливать за пределы города-героя Москвы. Загрузили в автобус, везли на Беговую, избивая всех по очереди. Какой-то депутат сказал, что я был с Макашовым. Меня били прикладами, по кругу. Не для жалости говорю.
На Беговую привезли уже пять трупов в автобусе. Задавили людей, битком набили автобус. На Беговой вот такая комнатка с шершавыми стенами, я их лицом помню, и ребята-нижегородцы, меня опять избили и пошли по 100 грамм врезать, как в кино про немцев. Подошел дежурный сержант: «Ты еще живой? – спрашивает, – сейчас «скорую» вызову, может, тебе повезет».
Мне повезло…
Так было. Братскую могилу тех, еще советских людей, защищавших закон без оружия, когда-нибудь найдут. Тайное всегда становится явным. И правду о кровавом октябре ещё расскажут.
Печатается с сокращениями.
Автор: Т.Горбачёва.
Источник: 1993.sovnarkom.ru