Чёрный октябрь

21 сентября

20.00. Е. объявляет о роспуске Верховного Совета и Съезда народных депутатов России. Согласно Конституции он не полномочен сделать это и при подобной попытке согласно статье 121–6 автоматически лишается своего поста. При этом исполнительная власть переходит к вице-президенту и в течение 3 месяцев должны быть назначены досрочные выборы нового президента.

Е., как всегда, ссылается на «волю народа, выраженную на референдуме 25 апреля». Лжет, как обычно — на референдуме лишь 44% высказались за перевыборы народных депутатов.

Проходчик: У нас в тот день была зарплата. Отметив с ребятами это дело, пришел домой и решил расслабиться. Включаю телевизор и вижу эту рожу. Рожа заявляет о разгоне Съезда и Верховного Совета! Протрезвел я мгновенно, натянул робу и побежал искать своего бригадира. Прибегаю к Белому Дому — он уже там, тащит скамейку на баррикаду.

Оружейник: В 20.30 я уже бежал на станцию, чтобы ехать в Москву. У Белого Дома шла запись в добровольческий полк. Между прочим, кое-кто из тех, кто записывал в десятки, потом исчез вместе со списками. Ясно, кто это был. Ночью люди стояли по всему периметру Дома Советов. Наша группа прикрывала угол здания, выходящий к мосту через реку.

22—23 сентября

Инженер: К ДС я прибыл в 6.30. Подходы к зданию прикрывали баррикады — в обе стороны по Рочдельской, на Дружинниковской, на Горбатом мосту и у памятника героям 1905 года. защитники на баррикадахНаиболее мощная баррикада — на Дружинниковской у перекрестка с Капрановским — мусорные баки и прочее. В тылу у этой баррикады — вторая, чисто символическая, из скамеек. На Рочдельской перед Глубоким переулком — тоже относительно солидное сооружение. Остальные же баррикады — против посольства США и гостиницы «Мир» — просто барьеры из переносных загородок, усиленные арматурой и досками со стройки. Впрочем, перед ними разбросаны бетонные блоки, которые не дадут таранить заграждение машинами, а сами баррикады хоть и «прозрачны», но в случае рукопашной противник на них сломает строй и не сможет атаковать с разгона.

За баррикадами сложены рядами кучи камней — «боеприпасы». Люди у баррикад безоружны. Лишь у некоторых милиционеров из охраны ДС — короткие автоматы. Ими же вооружены и кое-кто из Союза офицеров и казаков, но таких очень мало.

Раздают листовки с ночным постановлением ВС об отстранении Е. и вступлении в должность исполняющего обязанности президента Р. Беру листовки и еду на свой завод, где вывешиваю их на доске объявлений. К середине дня их срывают «демократы».

Вечером возвращаюсь к ДС с двумя инженерами с нашего завода. На площади Свободной России до 20 000 человек, идет митинг. Лица людей тревожны. С балкона просят остаться на ночь как можно больше людей. «Когда нас мало — враг наглеет!» Что ж — надо только заскочить домой, переодеться, взять кое-какое снаряжение.

В 22.30 впервые прибываю на позиции. Продолжается запись в полк. Однако перейти сейчас на казарменное положение не представляется возможным, придется остаться «вольным стрелком». Между прочим, противник уже выставил на подходе цепь милиции, которая, впрочем, пропускает всех, указывая, где ее можно обойти. Атак пока, похоже, не предвидится, видимо Е. надеется на капитуляцию ВС. Тем временем собираются депутаты на съезд. Удастся ли собрать кворум?

На кой-черт я взял рюкзак со спальником? В случае чего одна морока. Хотя с другой стороны это неплохо прикрывает почки от ударов.

Где бы это пристроиться? Рядом с ДС — небольшое двухэтажное здание, которое все называют спортзалом. На стене его надпись: «ДУША НЕ В США». Настоящий шедевр поэзии по краткости и емкости. Двери здания открыты, вход свободный. Я вхожу…

Здесь теперь — казарма добровольческого полка. Десятки людей заняли все стулья, кто-то спит на досках под вешалкой. Устраиваюсь прямо на полу, на газете. Через полчаса весь пол вокруг меня уже занят. Рядом храпит человек в берете морского пехотинца. Пытаюсь уснуть под его храп и команды о смене караулов. Два часа сна — и снова на завод.

23—24 сентября

Инженер: Съезд заработал, кворум есть! Депутатам мешали, как только могли. Некоторых привезли в кабинах машинисты и летчики. Е. посулил индульгенцию и годовой оклад всем, кто отречется от мандата. Но Съезд — начался! В качестве ответной меры в ДС отключены телефонная связь и горячая вода.

4016311_15Участники митинга 23 сентябряТысячи людей стоят под балконом, слушая прямую трансляцию. Депутаты спокойны, никаких истерик, обращают внимание на то, что ряд принятых ранее ВС решений — в частности о назначении силовых министров — приняты с отступлением от законов и требуют коррекции, чтобы самим не оказаться на одной доске с нарушившим законы Е.

Ряд депутатов начинают полемику о выборах депутатов и президента — вместе или врозь, кого раньше и т. п.

На трибуну выходит Н.Павлов:

— Похоже, некоторые думают, что смотрят по ТВ кино о госперевороте. Это не кино, это реальный переворот. О каких выборах в этих условиях тут толкуют? Наша задача сегодня — подавить государственный переворот и восстановить законность! Мы не имеем права разойтись, не сделав этого!

— Правильно! — отзывается площадь.

В перерыве депутаты выходят на балкон к народу.

У микрофона учительница:

— Е. обещал нам годовой оклад и билеты до дома, если мы сдадимся. Вот его подачка! — она швыряет в толпу скомканный указ Е. — Вернуться?! У нас в городе 1 сентября половина школ была неготова, у нас дети голодные и больные от этого! Нет, я не вернусь, пока мы не прогоним этих преступников!

Отправляюсь к баррикадам напротив «Мира». Там горят костры, возле них — ополченцы. Присаживаюсь у огня на правом фланге, рядом с дремлющим сидя парнишкой лет семнадцати, всматриваюсь в лица людей. Молодые и пожилые, мужчины и женщины, рабочие и не только они…

— Кто вы, товарищи?

— Взвод Южного района.

Над баррикадой — Красное знамя.

Ближе к утру дождь загоняет нас в подъезды. Народу — что сельдей в бочке. В телефонной будке спят трое. На полу дремлют сидя и лежа.

Двое ребят-комсомольцев — один из Анапы, другой — москвич.

— Радио вещает, что нам тут раздают деньги! — усмехается южанин.

— Деньги? — тихо отзывается москвич. — Я отдал бы все мои деньги, чтобы повесили Борю…

Входят два прапорщика в мокрых бушлатах — крепко сбитые, русоволосые, с открытыми лицами, сильными руками — настоящие русские мужики.

— Откуда вы, ребята?

— Из танковой дивизии.

— Зачем пожаловали?

— За Правдой! За Справедливостью! Ведите нас к командиру! И листовок, листовок побольше дайте!

Еще трое мужчин входят в вестибюль.

— Слушай, что тут у вас делается? Мы только что из Орла.

Рассказываю о Съезде.

— А как в Орле?

— В Орле? В Орле власть Советская!

И не только в Орле. Один облсовет за другим говорит «Нет!» перевороту.
Люди все прибывают. Пора на завод — там тоже ждут новостей.

24—25 сентября

Инженер: У баррикад пылают костры, гарнизоны их усилены, как и осаждающие нас части противника.

Мы сидим у костра за баррикадой напротив «Мира» — там штаб и основные силы врага. И всю ночь мы ждем атаки. Л. вечером заявил, что выбьет нас в течение часа, но забыл сказать какого именно.

До врага — 100 метров. Мы знаем, что нам придется трудно и, быть может, бой, если он начнется, будет стоить жизни кому-то из нас. О чем же говорят люди у костра? О смерти? О бое? О политике? О чем?

— Бог! Ну что вы все о боге, что это такое — бог?

— Единое информационное поле планеты. Посмотрите — разве не удивительно — весь человек со всеми его особенностями и склонностями зарождается из одной лишь маленькой клетки!

— А душа? Где в этот миг зарождения его душа?

До врага — 100 метров. До боя и смерти — Быть может, минуты. А людям очень важно разобраться в душе человеческой. Чертовски интересно слушать — практически такую же версию бога предложил я сам, будучи еще первокурсником.

Места у костра Южного взвода маловато. Уступаю место одному из бойцов, иду в подъезд ВС — хоть немного отдохнуть на полу. Рядом оказывается какой-то парень. Через 5 минут выясняется, что он из Саратова, с той улицы, где я летом проводил социологический опрос. Смотрим друг на друга, как старые друзья. Упоминаю диспут о боге.

— Надо же! — восклицает саратовец. — И я тоже их слушал, только часа на два раньше. Ну дают мужики! А знаешь, я спросил — тот теоретик с палочкой — ученый и альпинист с мировым именем!

Далее разговор заходит о баркашовцах. Все мы смотрим на них с отчаянием. Да — это самая дисциплинированная и боеготовая часть, если не считать казаков. Но ведь они — фашисты. Кто из нас думал, что окажемся в одном окопе?! Они здесь — и можно кричать, что все мы тут фашисты. Может, они тут как раз для этого? Убрать бы их — но как? Говорить с ними бесполезно — это просто роботы, а убрать их силой… Это чревато свалкой в зоне обороны, что может стать поводом для общего «пресечения беспорядков». Черт бы их побрал! Но вот нам бы их организованность.

Ближе к утру вновь выхожу к баррикаде Южного взвода. Скверная ночь. Сырой холодный ветер. Но он гонит дым наших костров в сторону врага и значит ветер сегодня — наш союзник, газом нас не атакуешь.

Атака… Все ждут атаки. Ночью радио «Свобода» сообщило, что Л. присягнул выбить нас отсюда между 6 и 8 утра. Что ж, мы готовы.

В половине пятого — боевая тревога. Занимаем позиции за баррикадами и видим приближающуюся колонну военных грузовиков. Они скрываются за гостиницей «Мир».

Навстречу неизвестности ушла в темноту наша разведка.

Мы готовы. Я во второй цепи. Рабочий впереди примеривается, как будет орудовать арматурой вместо копья. Моя задача — перехватить из-за его спины дубинку, если она на него обрушится. Мы не новички, за плечами у нас бой 1 мая…

Да, наши баррикады — не бог весть что, но строй на них атакующие сломают, не ударят с разбега, а в ближней схватке без строя наши прутья и камни — тоже не пустяк.

Слева от меня — комсомольцы из Харькова, БКНЛ — Братство кандидатов в настоящие люди. Чудаки, право — ведь они здесь, на баррикаде, они уже Настоящие Люди! Кстати, знающие каратэ. На ледяном ветру вьется их знамя — рядом с Красным, Андреевским и черно-золото-белым.

Мы готовы к бою. За Власть Советов! Здесь, на Красной Пресне, у Горбатого моста — там же, где и в 1905!

Возвращается разведка.

— Дзержинцы, полугодки. Атаковать дивизия не будет…

На рассвете мы все еще на баррикадах.

Подходит священник с группой верующих, с иконами и крестом, благословляют нас, «христолюбивое воинство». И мы, коммунисты-безбожники, не смеемся. Потому что дело, которое мы тут защищаем — для нас Святое. А бог… Что есть бог? Информационное поле? Или, как считает Франкл, — наша совесть, опирающаяся на высшие принципы человечности? «Не в силе бог, а в Правде!» И все правильно-то, что они благословляют нас, то, что мы не смеемся.

25—26 сентября

Инженер: Сегодня нас вряд ли атакуют — выходные дни, у ДС тысячи людей.

Радио сообщает, что мы готовим нападение на мэрию. Поэтому формируется взвод добровольцев — прикрыть участок между мэрией и ДС, чтобы от ДС, из подземного гаража и люков никто, изображая нас, не атаковал мэрию. Вместе с Социологом из нашего клуба идем в этот взвод.

Выдвигаемся на позицию с капитаном милиции из охраны ВС, тащим доски для костра. Командир взвода — Оружейник, он вооружен зонтом.

Разводим огонь у выхода из тоннеля гаража, заваливаем ворота гаража мусорными баками. На пандусе ставим еще два небольших заграждения из баков, сажаем за них парные дозоры, сменяемые каждые полчаса, заваливаем окрест все люки и начинаем отсчет времени, поругивая сегодняшний переход на зимнее время — лишний час нам в дозоре.

Костер. За эти ночи мы пропахли дымом, как головешки — от наших костров. У этих костров мы узнаем друг друга. Мы, еще вчера незнакомые, разных взглядов и убеждений, мы — товарищи и у нас одна боль — Родина, у нас одно дело — за Россию!

Токарь, пальцами определяющий диаметр сверла с точностью до десятой доли миллиметра. Строгое темное пальто, волосы до плеч и лицо философа — это рабочий сцены. Ученый-химик. Конструктор. Коммунисты, монархисты…

— Был я тут в августе 1991, — вздыхает токарь. — Сдуру…

Сосед его, усатый мужик в армейских брюках, усмехается.

— Пусть идут. Я их уже видел — в Приднестровье, камуфляж мой — еще оттуда! За что я там сражался? За Россию!

Долгие часы до рассвета летят незаметно — нам хорошо друг с другом, нам есть о чем поговорить. О стране, о жизни, о ее смысле, о поэзии, о звездах — о чем угодно.

Моя очередь идти в караул. Вместе с Главным Инженером занимаем позицию за передовым баком. Оружейник повторяет инструктаж:

— Если полезут — постарайтесь успеть дать нам сигнал фонарем — второй пост успеет крикнуть и может, кто из взвода успеет добежать до своих с донесением. Вы тут смотрите, спецназ шутить не станет.
Да, вообще-то передовой пост в такой ситуации — смертники. Нам бы только успеть предупредить. Только бы наш Костровой, молодой парень с топором, успел добежать до наших…

Время за баком летит незаметно — в разговорах о состоянии дел в политике и экономике.

— Я из партии не выходил и не выйду… — тихо говорит мой напарник.
Нас сменяют.

Светает. Костровой смеется:

— Черт возьми, никогда в жизни не встречал столько хороших людей сразу! Эх, ребята!

С площади у ДС — крики «Ура!» Прибегает парень:

— Три флота — на стороне ВС, товарищи!

— Вот это здорово! Нам бы сюда пару канонерок!

Итак, взвод задачу выполнил. Можно пойти домой и немного поспать. Ночной Дозор!…

Костровой прячет свой топор под куртку.

— Пойду к старухе-процентщице!

Следует отметить, что за все эти дни на наших баррикадах я видел только двух пьяных — и то, когда их оттуда выбрасывали за оцепление.

26—27 сентября

Инженер: Мы снова вместе — вчерашний взвод, сидим у костра на газоне перед ДС. Эта ночь таит угрозу — все считают, что если штурм, то сегодня ночью. Что ж, мы готовы. К нам подсаживается женщина, протягивает руки к огню.

— Вчера ночью я видела здесь главного конструктора «Бурана»…

— Ого! — говорит Оружейник. — Ну, а мы кто, ребята?

— Инженер.

— Прораб.

— Рабочий. Был инженером…

— Главный инженер.

— Конструктор.

— Рабочий, тоже был инженером…лагерь сторонников парламента

— Социолог.

— Ученый.

— Преподаватель.

— Да, ребята, явные мы тут «люмпены и бомжи»!

Час ночи. Боевая тревога!!!

— По данным разведки в четыре утра — штурм, товарищи! — объявляет динамик на здании ДС.

Лица людей становятся сосредоточенными.

К нашему костру подходит мужчина.

— Ребята, прикройте промежуток между Горбатым и памятником. Будете пятым взводом роты Г, что обороняет заграждение у монумента.

Тем временем добровольческий полк строится перед ДС. Автоматы — один на троих. Но какие люди в строю! Они — Московский полк, но они — со всего Союза, они — под его знаменем. Бойцы преданного рижского ОМОНа и москвичи, приднестровцы и туляки, сибиряки и казахстанцы…
Мы — на площади Свободной России.

Да, здесь — Свободная Россия, здесь — Свободный Народ, с оружием в руках вставший на защиту своей Родины. Здесь — территория Советского Союза.

Полк выступает на позиции. Лица бойцов спокойны. Это люди, уверенные в правоте своего дела и готовые отдать за него даже свои жизни.

— Просим собраться всех женщин, — говорит динамик. И они собираются — молодые и старые, с противогазами и санитарными сумками, разбиваются на отделения. Наши женщины… Скольких солдат и офицеров оцепления они уже убедили не идти против народа! Даром что ли противник так часто меняет осаждающие части! И сейчас им вновь ставят ту же задачу.

— Соберитесь все, кто с собаками!

Собак мало. Что за задачу им там ставят?…

Собак мало, автоматов мало, всего мало. ВС уже не раз обращался к людям, прося машины, рации, мегафоны. Противник глушит радио ВС на средних волнах и люди собрали новую станцию — на КВ, ее питает автономный генератор ДС, который казаки ухитряются снабжать соляркой. И сейчас он гудит, этот генератор, питая радиостанцию в обесточенном, лишенном тепла и связи здании ВС. Станция транслирует в эфир заседание съезда, делегаты которого выходят на трибуну при свечах, с противогазами на боку…

Мы теперь — пятый взвод роты Г. У нас нет ни одного автомата, только камни и палки. Камни Красной Пресни. Баррикада у памятника героям 1905 года. Сегодня — наш черед. Да, мы знаем, что против автоматов наши камни бессильны, что наша задача — попытаться хоть немного задержать тех, кто будет рваться во фланг и тыл нашему полку, запятнать руки врага нашей кровью, умереть мучениками.

Что ж, мы готовы. Мы меняемся адресами и телефонами, чтобы тот, кто останется в живых, рассказал о том, как погибнут другие.

Мы готовы. Если нас разобьют — уцелевшие вновь будут драться, потому что смиряться мы не имеем права.

— Лично я в партизаны пойду, — говорит Калужанин, — не будет этим гадам от меня покоя.

Он присоединился к нам только сегодня. Разговорчив до невозможности. Почему? Перед боем? Или просто балагур по натуре?

Подходит комсомолец — тот самый, что готов был отдать все свои деньги за то, чтобы Е. был повешен.

— В случае чего отходите в парк — там дзержинцы, с ними договорились, они пропустят. Не бегите в ДС — попадете под огонь с двух сторон.

Мы готовы. Мы не уйдем. Здесь нет и не будет трусов. Здесь — Народ.

Рабочие и писатели, крестьяне и врачи, инженеры и учителя — Народ, поднявшийся на бой за свое Достоинство, за Родину, за Власть Советов.

Мы читаем стихи перед боем — Гудзенко, Данте… Я читаю свои…

Бульдозерист с высшим образованием цитирует московский фольклор:

У Лужкова зад и рожа

Удивительно похожи!

Да, уж народ скажет — что припечатает.

Тем временем идет Съезд. У микрофона женщина:

— Если мы пойдем на компромисс с этими преступниками, нас просто вышвырнут из этого зала, но не ОМОН, а эти люди на баррикадах!

— Еще как вышвырнем! — отзываются баррикады. — Преступников — к суду! Вся власть Советам!

Алкснис обходит позиции, сообщая новости. На западном фасе обороны со взводом автоматчиков залег сам вице-президент.

Мы ждем. Мы спокойны. Груды камней и бутылки с бензином…

2 часа ночи… 3… 3.30…

4 часа. Штурма нет.

Мимо баррикад к «Миру» пробирается правительственный лимузин. Через некоторое время он убирается…

Штурма нет.

Поступает сообщение. ОМОН отказался идти на штурм без письменного приказа на применение оружия. Ерин отказался отдать этот приказ в письменном виде. Филатов — это был его лимузин! — требовал идти на штурм, но тщетно. А ведь Л. обещал господину Е., что в 11.00 тот сможет войти в ДС по площади, с которой уже успеют смыть нашу кровь!

Победа. Первая, маленькая. И мы живы.

Ротный благодарит личный состав.

— Служим Советскому Союзу! — отвечает строй.

— Вот что, ребята, — говорит Ротный. — Мы тут не ради депутатов — среди них и двух десятков нет стоящих, это ж они нас и довели до сегодняшнего. И не за Руцкого с Хасбулатовым мы тут жизни положить готовы, нет. Но за Родину, за Россию! За власть Советов, за наш Союз! И чтобы закон был Законом для всех!

За Союз… Да, мы верны своей Родине. Мы — Народ. Прав был Фирдоуси:

Народ — это сброд,

когда за тираном покорно идет,

но если поднялся на праведный бой

за честь и свободу — тогда он Герой!


И Хосе Марти был прав:

— Есть много людей, живущих в довольстве, хотя они и лишены достоинства. Но в мире должно существовать определенное количество достоинства, как и определенное количество света. И если есть много людей, лишенных достоинства, то всегда найдутся другие, немногие, но с достоинством многих людей. В них воплощаются тысячи, весь народ, само человеческое достоинство.

Да, вот он, Народ! Здесь, на баррикадах.

Но до Победы еще очень далеко.

Ушедший было Социолог вернулся:

— Они оцепляют нас спецназом!

Да, свежие части спецназа перекрывают Дружинниковскую. Удастся ли нам вернуться сюда в следующую ночь? Вечером поглядим. А сейчас надо на завод — и говорить, говорить, говорить с людьми…

27—28 сентября

28 сентябряИнженер: ДС блокирован наглухо, посты во всех дворах и проходах, на уговоры не поддаются. Ссылаясь на приказ, не пропускают даже двоих мужчин в черных плащах, утверждающих, что идут из Кремля для переговоров. Вместе кружим от поста к посту — все напрасно. Льет дождь…
Щель между гаражами! Забор, пустырь, еще забор, еще пустырь… Вот он, ДС, совсем рядом! А, черт! На пути — полный автобус солдат. Проходит патруль. А баррикада — так близко… Что делать?

Наблюдаю из-за кустов, укрываясь в темноте. Так, интересно… Вот какая-то парочка под зонтом идет мимо патруля и ее не останавливают. И этого деда — тоже. Ну да, мы ведь уже внутри внешнего кольца. Ого, а вот парень прошел прямо на баррикаду! Не остановили! Ну так вперед!
Это я тут просто так под зонтиком гуляю… Автобус позади. Слева — баррикада, справа — патруль. Налево! Молчат!

Докладываю Ротному о прорыве. Следом появляется еще один из нашего взвода — на Дружинниковской все же смогли сагитировать оцепление! Люди проходят один за другим.

Двое рабочих на баррикаде обсуждают, как в случае чего ловчее поджечь стоящий напротив штабной автобус.

Дождь продолжает лить. Вместе с резервом укрываюсь в подъезде ДС. На полу вестибюля спим вповалку — казачья сотня и роты ополчения. Голый каменный пол. До чего быстро привыкаешь… Сказал бы кто неделю назад…

— Тревога! — этот крик поднимает нас на рассвете. Все молча вскакивают и выходят навстречу неизвестности. Как там мой противогаз? Норма…

Отбой. Враг просто переместил водометы.

Здесь, на баррикадах — подмосковцы и туляки, калужане и орловцы, приднестровцы и сибиряки. Все спрашивают: а где же вы, москвичи? Что ответить? Стыдно. Позорно.

И все же мы здесь есть, москвичи. Здесь, на баррикадах нашей Красной Пресни. «…Немногие, но с достоинством многих людей». Но как важно, чтобы нас было много!

Когда мы уходим, противник начинает огораживать ДС баррикадами из автоцистерн и спиралями колючей проволоки.

Когда один из нас начинает рассказывать об этом в вагоне метро, чтобы люди знали — одни слушают с сочувствием, другие равнодушно, а двое взвиваются в истерике:

— Вы!!! Замолчите!!! Вы!!! Это все вы виноваты во всем!!! Работать не хотите!!!

— Да мы как раз на работу и едем!

— Не знаем, куда вы там едете!!! Вы!!! Вы!!!

Чего они так трясутся? Выпученные глаза и пляшущие губы. Там, на баррикадах, совсем другие лица. «Да, жалок тот, в ком совесть нечиста!»

28—29 сентября

10.000 москвичей под дождем пытаются прорвать кольцо блокады снаружи возле Дома Кино на Дружинниковской. ОМОН стоит стеною. Тупые лица — те же, что мы видели в бою 1 мая.1993_14

— Будь ты проклят, иуда! — кричит старуха омоновцу. — Чтоб ни жены, ни детей у тебя не было! Чтобы семени твоего на земле не осталось! Я всю жизнь работала, а ты, иуда, на мои деньги одет, обут и сыт — и на меня же с дубинкой! Будь ты проклят!!!

Солдат дергается, крутит головой и зло шепчет что-то проходящему офицеру.

— Ничего, ничего! — ободряет тот, но солдату явно не по себе. Со всех сторон им кричат то, что о них думают: «Позор! Подлецы! Иуды!»

На перекрестке взлетает грохот и крик — ОМОН идет в атаку, круша направо и налево, отбрасывая нас от своей баррикады. Пахнет «черемухой», но под дождем от нее мало проку.

Под руки тащат раненых. При виде их по толпе снова проносится крик, переходящий в боевой клич и толпа, мгновенно став колонной, голыми руками отбрасывает карателей к баррикаде. На перекрестке — общая свалка.

Все же они нас теснят. И тогда в пять минут три баррикады перекрывают Красную Пресню — там же, где в 1905 — у зоосада. Вы хотите войны с народом, господа? А помните ли вы, что это за народ?

Тем временем идет агитация солдат из дивизии Дзержинского и не без успеха — мальчики эти совершенно растеряны.

— Для чего вы тут, парни?

— Чтобы это… Кровопролития не было…

— Милый мой, так что ж ты тут-то стоишь! Беги туда, на перекресток, где омоновцы людей в кровь избивают! Уйми этих подонков!

Противник начинает стягивать силы к нашим баррикадам. Ну, нет, мы не будем здесь драться с вами, подставляя непокрытые головы под дубинки — все же нас маловато, наша гвардия там, в кольце осады…

И мы отходим к перекрестку Садового и Пресни. В 5 минут там вырастают баррикады из троллейбусов.

Оставив там заслон человек в полтораста, следом перекрываем проспект Калинина у Садового. Как из-под земли тут же вырастают цепи омоновцев. Предоставив им заниматься разграждением, уходим по проспекту в сторону центра.

Оружейник: Когда мы стали строить на проспекте вторую баррикаду, омоновцы полезли на нас со всех сторон, беря в кольцо. Пришлось прорываться и уходить врассыпную.

Инженер: Возвращаясь, у «Баррикадной» вижу, как делаются провокации. К группе наших подходит некто и что-то им говорит. Его сердито отталкивают, он картинно падает и неторопливо катается по мостовой. Все это снимает телеоператор.

— А, вот оно что! — кричат наши. — А ну вставай, провокатор! И ты тоже вали отсюда со своей камерой, пока мы ее не разнесли!

Оператор с гадливой улыбкой исчезает, и через 40 минут я все это уже вижу в «Вестях». Ловко.

29—30 сентября

Инженер: Митинги и сильнейшие избиения людей у метро «Баррикадная», «Улица 1905 года», «Пушкинская». До 300 пострадавших с нашей стороны. Изувечен Алкснис. Кое-где милиция в метро защищает людей от вконец озверевших омоновцев. Их уже начали перебрасывать сюда из других городов — своих не хватает. Но если бы нас самих было больше на улицах! Ведь только на нашей неорганизованности держатся все эти негодяи!

Всю ночь идет строительство баррикад подвижными группами, уклоняющимися при этом от боя.

30 сентября — 1 октября

Инженер: «600 секунд» сообщают о митингах на «Серпе и молоте» и на Лубянке. В Ленинграде ОМОН отказывается бить пикеты. Субъекты федерации и агрокомплекс требуют снятия блокады ДС и грозят санкциями.

В полночь оцепление у ДС редкое, но сплошное, пробраться не удается. Наши продолжают агитировать солдат.

Слышно, как с БТРа у ДС непрерывно предлагают нашим сдаваться, суля всепрощение.

Утром радио передает, что вроде бы достигнуто соглашение о сдаче оружия. Капитуляция? «Нулевой вариант»?

1 октября

Инженер: Военсовет ДС денонсировал ночное соглашение, идут новые переговоры при посредничестве церкви.

Советник: Когда большая часть сотрудников департамента охраны ВС отреклась от своего долга и ушла, свои услуги по охране предложили баркашовцы — в обмен на право участия в принятии решений. Меня они вытолкали из ДС автоматами — чтобы не призывал к компромису, который считал неизбежным, поскольку хорошо знал истинное соотношение силовых потенциалов сторон. Это был внутренний переворот в ДС, предопределивший все, что случилось потом.

Инженер: Вечером митинг на «Баррикадной». ОМОНа больше, чем митингующих, он маневрирует без видимого смысла, похоже на гатчинский плац-парад. Их обмундирование и снаряжение — совершенно сборная солянка, можно подумать, что это последние резервы. Есть сведения, что на улицы вывели даже следователей и ОБЭП.

Разговор в толпе: На моих глазах ни за что схватили мужика. Через два дня его встречаю — говорит, что били, пока не подписал, что строил баррикады и бил милицию.

Инженер: Ночью иду наклеить листовку о митингах в выходные дни. Самое удобное место — универсам. Э, да я тут уже… седьмой!

2 октября

Инженер: Митинг на Смоленской. Анпилов зачем-то отвел своих в сторону, к гастроному, по-видимому, чтобы двигаться, как собирались, к ДС. В сквере против МИДа нас осталось около батальона.

Пробираюсь к скамейке-трибуне. Вижу Алксниса со сломанной рукой в лубке и с перевязанной головой.

На нас наваливается батальон ОМОНа. Не принимая боя, отходим к Бородинскому мосту. Они — следом. Мы потопали, волоча их за собой и следя, чтобы не отставали, на Киевский вокзал, где растворились в толпе. Они тоже влезли туда, увязли, всех взбесили и потопали обратно под крики «Холуи!»

Тех, кто остался на Смоленской, ОМОН попытался разогнать, орудуя дубинками и паля из пистолетов. Когда под ударами упал, обливаясь кровью, старик-инвалид, произошло то, что рано или поздно неизбежно должно было произойти — эта кровь оказалась той самой последней каплей. В два счета оказалась разобранной временная сцена, сооруженная для праздника Дня Арбата, и в ход пошли стальные трубы и профиля. Контраткака была яростной и ОМОН, потеряв до 25 человек, бежал с поля боя.

Садовое кольцо перекрыли баррикады и пылающие костры. Противник подтянул резервы, но идти на штурм так и не решился. Баррикады простояли до ночи, после чего гарнизон их покинул и отправился спать, а противник до 2 часов ночи занимался разграждением.

3 октября

Инженер: Вчера в полдень на Смоленской какие-то спецчасти и боевики в черном с беспрецедентной жестокостью разгоняют митинг.

Мужчина с перевязанной головой: Мы потеряли до 80 человек ранеными и убитыми.

Женщина: Посмотри на мои виски, парень. Видишь — седые. Утром я была русоволосой. Это — они! Дайте им за нас, парни!

Инженер: В 14.00 собираемся на Октябрьской. До полка ОМОНа не дают нам пройти к памятнику. Оцепление почти круговое, открыты только Ленинский от центра и Садовое к Парку Культуры.

— Разойдитесь, ваш митинг не санкционирован!

Мы оттягиваемся по тротуарам к Первой градской больнице, все разом выходим на мостовую и превращаемся в колонну, которая за спиной оцепления проходит к памятнику. Они не успели перестроиться и закрыть проход!

Начинается митинг. Но митингуют не все. Потому что среди нас уже избитые смоленцы, рассказывающие всем о том, что с ними было. И многотысячная колонна устремляется по Садовому к Смоленской.

Впереди — Крымский мост. На наших глазах его перекрывает стена омоновских много демонстрантов омонщитов. Чем же мы будем там с ними драться — где и что возьмешь на голом мосту?…

Но охваченная яростью колонна идет на мост. Утыкается в стену щитов, уплотняется… Чем сражаться?… Сотни рук вцепляются в трещины на асфальте, взламывают его. После 1 мая многие не верили нам, что можно голыми руками взломать асфальт. Можно! В этот миг вся твоя ненависть и ярость переливаются в руки.

Вперед! Град асфальта и кулаки. Заслон опрокинут, смят и бежит. На стальной балке лежит раненый солдат.

— Эй, ты живой? Лежи, не двигайся и не бойся. Назад!!! Не трогать! Не трогать раненых!!! Назад!!!

— А ты видал, что они делали с нами?!

— Видал! Но если мы сами будем, как они, то чем же мы лучше и зачем вообще мы здесь?! Назад!!! Не трогать!!! Женщины, помогите ему!

— Во скоты их начальники! Он же в галстуке! Это ж верная смерть в рукопашной! Ну, сволочи, своих же!

— Вперед!!!

Навстречу тащат новых раненых омоновцев, защищая их от «смоленцев». От Провиантских складов доносится пальба газовых гранатометов. Но где же сами шашки? А, вот одна! Сбросить ее с моста! Ну и едкая же дрянь — в горле дерет, из глаз слезы. Долой ее с моста! Люди мочат носовые платки в лужах.

Вперед, вперед! Заслон опрокинут и бежит к Зубовской площади. Колонна катится следом. Боевики, подобранные заранее? Ложь. Снова вместе те, кто не знает друг друга, некоторые по собственной инициативе пытаются наладить хоть какой-то порядок.

— Плотней! Плотней! Держитесь вместе!

Садовое у Зубовской разгорожено по осевой — идет ремонт. ОМОН перекрывает внешнюю полосу, мы тут же обходим его по внутренней, бомбя камнями во фланг. Колонна лобовым ударом сметает заслон, он бежит. Наши захватывают их грузовик, вытряхнув водителя. Машина идет впереди тараном.

Противник бежит. С удирающего их джипа орут в динамик:

— Граждане, прекратите ваши хулиганские действия, а то мы применим спецсредства!

Граждане прут следом.

Противник добегает до своих грузовиков, ставит завесу из газа и пытается грузиться. Колонна сходу прорывается через газ и лезет на грузовики. ОМОН бежит. Шофера бегут, кто не бежит — тех выбрасывают из кабин. Один из них, ошалевший от страха мальчишка, поливая нас газом из баллона, жмет на акселератор и давит человека… Того относят на тротуар…

Колонна, усиленная грузовиками, приближается к Смоленской. Вместе с нами бегут журналисты.

На Смоленской стена щитов и водометы. Колонна сжимается пружиной — как быстро учатся люди в бою! — и, катя грузовики, бросается вперед. Заслон смят сходу, водометы удирают.

— Вперед!!! Раненых не сметь бить!!! А ну не сметь!!! Вперед!!!

Противник бежит к мэрии. Вот мы уже на перекрестке Кольца и Калинина. До мэрии рукой подать, а за нею — осажденный ДС.

— Вперед!!! А ну не тронь киоск, брось это дело! Что б ни одного битого стекла! Вперед!

Колонна с грузовиками устремляется к мэрии. Те, кто бежит впереди, бросаются к линиям оцепления.

— Товарищи! Кого вы защищаете здесь?! Против кого идете?! Против народа?! Ваше место — с нами! Против народа еще никто не выигрывал! Или уж сорвите с петлиц и погон гербы Советского Союза, народу которого присягали!

Взвод милиции, опустив головы, поворачивается и уходит…

Вперед! Вот они, баррикады из автоцистерн вокруг Дома Советов! Парни уже растаскивают спирали колючки. Лезу на цистерну и вижу за ней еще две цепи оцепления.

— Эй, ребята! Совесть есть у вас?! Воров от народа защищаете! Сегодня вам уже не остановить нас — мы смели четыре заслона!

— Да я ж офицер, у нас приказ!

— Приказ?! Я — тоже офицер, но я помню, кому и чему присягал, и знаю, что никто не должен выполнять приказов преступных! А вы что же?!

И они тоже отходят. Колонна подходит к цистернам.

— Эй, товарищ, дай-ка сюда знамя! Пусть все видят, чья теперь баррикада!

И над захваченной баррикадой взлетает Красное Знамя!

Люди расталкивают автоцистерны, устремляются к ДС. В тот миг, когда мы бежим по пандусу, от мэрии открывают шквальный огонь. Люди приседают за парапетами. Однако по стене ДС пули не щелкают — значит, бьют не в нашу сторону.

Оружейник: На телекадрах видно, как они стреляли веером от живота. Кто поверх голов, а кто и не поверх.

Свидетельские показания: ОМОН со стороны мэрии открыл по нам огонь после того, как с дома на другой стороне улицы снайпер подстрелил одного из омоновцев. Мы закричали солдатам, что стреляли не мы, и те прекратили огонь.

Инженер: Первые раненые у нас были в тот момент. Но это я узнал позднее. А пока — вперед!

— Товарищи!!! Мы прорвались!!! Эти гниды забыли, с каким народом имеют дело! Мы их катили от самого Крымского моста! Сволочи, ах сволочи! Они думали нас сломать! Нас! Народ!

Люди смеются, на глазах у них слезы. Мы обнимаемся так, что вот-вот задохнемся. Это был самый счастливый миг в моей жизни.

Аналитик: 3,5 тысячи омоновцев, укрытых за Домом Художника, легко могли смять нас ударом во фланг на Крымском, но их не двинули с места. А части оцепления на моих глазах начали отводить от ДС уже тогда, когда колонна еще только шла на мост. Это была ловушка, провокация. И хотел бы я знать, кто весь этот день гнал в ДС Ачалову дезинформацию о том, что верные ВС дивизии начинают двигаться к Москве!

Инженер: В тот миг мы, рядовые бойцы, еще не знали этого. И мы были счастливы. Это был миг Победы. Остановись мы на этом — и кто знает, как повернулось бы дело. Ах, если б у наших командиров хватило ума!

Аналитик: При любом исходе событий штурм ДС уже был назначен на эту ночь. Клинтон, обработанный кинохроникой про ужасных Баркашовых, Макашовых, Анпиловых, дал добро на это дело.

Инженер: У Р. сработало военное мышление — враг бежит, надо развивать успех, взять мэрию и «Мир», где стоят основные силы и штаб осаждающих войск.

Разобрав баррикады, мы пошли на «Мир» без единого выстрела, крича «У-хо-ди-те!». И они начали отходить, строиться, грузиться и уезжать — со всеми своими автоматами и бронетранспортерами.

Тут со стороны мэрии два мерзавца в милицейской форме открыли по нам огонь, ранив при этом троих из нас и двух солдат. Негодяев уложили на месте, а Софринская бригада спецназа, которую свои обстреляли в спину, перешла на нашу сторону. Но у них не было оружия…

После короткой перестрелки мы ворвались в мэрию, гарнизон которой частью бежал, частью сдался.

Пол на первом этаже мэрии усыпан битым стеклом, окна изрешечены пулями. Наши автоматчики уговаривают сдаваться нескольких омоновцев, блокированных в комнате лифтеров. Через открытую дверь видны испуганные лица этих молодых ребят.

— Да выходите вы, парни, никто вас не тронет! Оружие только сдайте!

В конце концов, они сдаются.

Напротив дверей спускающегося с верхних этажей лифта — худощавый усатый автоматчик лет сорока, в камуфляже, с оружием наизготовку.

— Патронов много?

— Один магазин.

— Поставь на одиночный…

— Уже. Не беспокойся, у меня опыт имеется.

— Афганистан?

— Иностранный легион.

— Однако…

Вот и лифт. Дверь взята на прицел. Кто?…

Пусто!

Откуда-то появляется Макашов в сопровождении охраны, увешанной взятыми в мэрии трофеями — АКМСы и даже один огнемет. Кто и зачем его здесь держал?

После уже стало известно, что в мэрии также были найдены документы, из которых следовало, что штурм ДС уже был назначен — на 23.00 3 октября. Так что не зря господин Полторанин заранее призывал журналистов «терпимо отнестись к тому, что они узнают 4 октября»… Огнемет был для штурма. Это мы должны были гореть в его пламени…

Но тогда мы еще не знали, что нас ждет. И люди Макашова не дали трофейные автоматы никому из тех, кто просил.

Раздаются крики — ведут кого-то из руководства мэрии. Взятого с автоматом в руках, его бьют по шее. Для такой ситуации он отделывается довольно дешево.

С фронтона мэрии срывают и бросают в толпу ненавистные власовские триколоры, и поднимают вместо них Красное Знамя — флаг Родины, флаг Советского Союза.

— Между прочим, это называется вооруженное восстание!

— Да. Ибо есть предел любому терпению!

В этот миг все подумали об одном — Останкино! Выйти в эфир, сказать правду стране, неужели же нас не поддержат!

Телевизионщик: Зря вы рветесь туда. Останкино в случае чего просто отключат, перейдут на резервные студии, их тут много. Где? Э, нет — мы нейтральны!

Инженер: Так что я знал, что не видать нам эфира, если те сами его не дадут. Но вдруг все же сдадутся — и дадут? Мы же видели, как откатывались все их войска. Может, это подействует там, в Останкино?

Говорят, мы заранее планировали Останкино. Снова ложь. На моих глазах генерал-лейтенант спрашивал людей:

— Ну так что, Останкино или Шаболовка?

— Останкино! — ибо само имя это уже ненавистно всем честным людям. Слишком много лжи…

В грузовик направлявшейся в Останкино автоколонны я вскочил уже на ходу. В кузове было два десятка безоружных людей — только палки и три взятых в бою на Садовом щита — их там много взяли, и дубинок, и касок. 20 счастливых людей, готовых идти до конца. 20, для которых судьба Родины дороже их жизней.

— Да, ребята, такое раз в жизни бывает!

— Это точно! Историю делать своими руками — такое не позабудется!

— Будет о чем рассказать детям!

— Ну, а если что — мы умрем с чистой совестью!

— Да, мы дома не сидели, каждый делал все, что мог.

— И что должен был сделать каждый!

— Кстати о птичках — этот щит пулю удержит?

— Нет.

— А два щита?

— Тоже нет.

— А мы их раздвинем — пуля и закувыркается, авось второй не прошибет.

— Эх, знамени у нас нет на машине! А у тех два сразу! Я соскочу, сбегаю!

— Спятил? Куда ты на ходу побежишь?!

— Да я смогу! Во, смотри, кто-то за нами скачет! Тяни его в кузов!

— Здорово, ребята, я из ИТАР-ТАСС!

— Здорово! Только честно потом пишите!

— Так я как раз для этого! Вот вы кто? А то говорят — одни бомжи!

Общий хохот.

— Инженер я! А я студент! Рабочий! Технолог! Студент! Инженер! Ученый! Рабочий! Сплошные люмпены и бомжи!

Колонна мчит по улицам под знаменами Советского Союза. Люди на тротуарах машут нам руками, смеются, кричат.

— Ребята! Наконец-то! Давайте!

Мы вскидываем сжатые кулаки и «виктории»:

— Да здравствует восстание! Да здравствует народ!

Останкино. Лица становятся серьезными. Что ждет нас?…

Ничего. Оцепления нет. Взвод милиции у входа нейтрален, три БТРа у пруда молчат. У входа — Анпилов.

— Товарищи! Ничего не бить, не ломать, не крушить! Нам эфир нужен, а не погром народного имущества! Там, внутри, засел спецназ, но мы крови не хотим, мы ведем переговоры.

Рядом с ним — лишь полтора десятка бойцов с автоматами, остальные все безоружны — сотни безоружных людей. Но мы и не хотим штурмовать…

Идут переговоры, идет время. Пытаемся поговорить с экипажами БТРов. От них какой-то трясущийся юнец орет, лязгая затвором:

— Не подходи, а то всех замочу!

— Да кому ты, псих, нужен! Ну их, ребята, пошли отсюда!

Время идет. Рация наша сообщает, что 200 бойцов МВД перешли к нам. Это было правдой. А потом сообщили, что начштаба Тульской воздушнодесантной передает, что дивизия идет на помощь нам и ВС. Хотел бы я повидать этого лжеца и предателя! Какой кровью заплатили мы за эту ложь!

Но в тот миг мы еще верили и высчитывали, через сколько часов десантники будут здесь.

Появились 2 БТРа.

— Ура! Наши!

Но они прошли и ушли, протаранив при этом автобус. Потом уже стало ясно — это была просто разведка, нас считали…

Неожиданно донеслась автоматная стрельба.

Свидетель: Этот «жигуль» появился со стороны Ботанической. Дали из окна несколько очередей в нашу сторону и скрылись. У нас были раненые.

Инженер: Время тянулось медленно. Со стороны ИТА донеслась возня и звон разбитого стекла. Там зачем-то решили войти в ИТА и высаживали грузовиком двери и стекла. Кто и зачем это начал, не знаю.

Мы стояли у входа в телецентр с одним ополченцем, у которого были каска и щит. За спиною у нас в темном окне на фоне раскрытой двери в освещенный коридор чернел силуэт спецназовца с автоматом. Ощущение, что тебе целят в спину, было неприятным, но каким-то второстепенным.

— Однако встанем лучше так, чтобы этот джип прикрывал нас со спины, — говорит ополченец, бывший «партаппаратчик», пожилой и усталый.

Мы спокойно беседовали, когда возле ИТА раздался взрыв. Согласно показаниям ряда свидетелей, из ИТА в толпу швырнули гранату.

В следующий миг из ИТА открыли шквальный огонь в упор — по горстке бойцов и многосотенной толпе безоружных. Никто до сих пор не знает точно, сколько людей полегло там, под окнами.

Мы увидели, как сотни людей побежали, спасаясь от режущих трасс, и сами бросились на землю, за березы, потому что вокруг нас тоже засвистело.

Пулемет из ИТА бил, не переставая, огневую точку было прекрасно видно по трассам в наступившей уже темноте. Мы решили отгородиться от него грузовиками. Сесть за руль означало бы верную смерть и мы стали толкать их руками. Сперва сзади, а потом, когда пулеметчик уже мог нас достать — с правого борта, прикрываясь машиной.

Хорошая машина. Прочная. Когда мы выкатили ее метров на 70 перед пулеметом — он не смог прошить ее насквозь, хоть и бил в упор, захлебываясь от ярости. А мы лежали, распластавшись за бордюрными камнями, ожидая, когда у него кончится магазин.

— Кончился! — и десять человек бросаются бегом через простреливаемое пространство.

— Та-та-та-та-та-та-та-та!!! — сменить магазин дело быстрое, видно, как пули высекают искры из бетонки вокруг нас. Но мы добегаем до мертвой зоны без потерь.

После второго грузовика это дело бросили — со второго этажа он бил поверх кузовов.

Добровольцы начали выносить раненых и убитых. В одну «скорую» грузили по 3–4 человека, машин не хватало.

Пулемет снова заработал — добивая раненых перед ИТА…

— Давайте выкурим его бутылками с бензином!

Удалось поджечь только угол здания. А тех, кто это сделал, расстрелял в спину другой пулемет — с крыши телецентра.

Мы отошли в темную рощу рядом с ИТА — оставаться на освещенной улице под перекрестным огнем было бессмысленно.

— Шррррр! — пронеслось по листьям над головой.

Это снайпер, с бесшумной винтовкой! Вот подлецы!

— Шррррр!

— Скорую!!! — это упал человек недалеко от меня.

— Шррррр!

— Сволочи! Как бы нам фонари погасить, казак?

— Черт их знает, надо главный кабель искать. Да у них все равно ночные прицелы…

За спиной у нас в роще появляется колонна БТРов. Кто? Мы стараемся слиться с деревьями, с палой листвой.

Колонна выстраивается перед ИТА. Оттуда пулемет сажает в них очередь. Один из БРТов огрызается в ответ, после чего колонна замирает и более ни в чем не участвует.

Умник: Это были софринцы. Потом в темноте они бегали под огнем по роще, уговаривая безоружных людей уходить, не гибнуть понапрасну.

Инженер: Со стороны пруда выехал один из тех трех БТРов. Отряд «Витязь» — будь он проклят во веки веков! С полсотни наших лежали на земле у трансформаторной будки рядом с ИТА. БТР подошел и дал очередь по горящему крылу ИТА из крупнокалиберного.

— Наши!!! — вскочили ребята у будки. И тогда башня БТРа развернулась к ним и крупнокалиберный ударил в упор, разрывая людей на части. Увидев, как веер огня разворачивается ко мне, я успел броситься на землю. Впрочем, до меня он немного не довернул башню.

А дальше… Никто не хотел уходить, все ждали помощи из Тулы. Под огнем пулеметов и снайперов — безоружные люди. И — никакой паники, никто не бежал. Безоружные, абсолютное большинство — впервые под огнем…

Ночью рация передала: армия предала народ, идущие в город войска — не с нами. И только тогда, в 22.30, мы начали отходить.

— Безоружных не тронем! — орет динамик с БТРа у пруда, а следом БТР от ИТА бьет веером над самой землей…

Мы уходим. Крупнокалиберный за спиной бьет без передышки-то поверх голов, то на поражение. Эхо выстрелов перекатывается меж стен жилых домов. Светятся тысячи окон — за которыми те, кому плевать на все — и на то, во имя чего мы восстали, и на наших мертвых, и на пропитанную кровью землю той рощи. Им наплевать. А ведь там умирали и за них!…

И люди в метро — словно ничего не случилось…

4 октября

Инженер: Штурм ДС начался на рассвете. Первым в 6.40 был убит отец Виктор, тот священник, что благословлял нас на баррикадах. Он пытался крестом остановить БМП с «добровольцами президента».

Стыдно, что остался в живых. Среди погибших были даже такие, кто не умел сменить магазин в автомате, а я, снайпер и офицер, в это время там не был… Невыносимо стыдно. Остается одно — действовать и действовать, чтобы не предать наших мертвых и все то, за что они погибли.

Достал бы я там оружие? Не знаю. Ребятам из БКНЛ его так и не дали. Но они все живы — сумели уйти!

Инженер: Штурм. Резня. Снаряды, рвущие в клочья людей в помещениях, и вопящая от восторга толпа на мосту, которую президентские танки использовали вместо живого щита и по которой постреливали президентские снайперы, списывая убитых на защитников ДС.

Вестибюль, где я спал однажды, был завален убитыми и кровь там стояла по щиколотку. Десятки убитых лежали на земле вокруг спортзала — пулеметы косили в упор бойцов добровольческого полка. Под Горбатым мостом расстреляли в упор три десятка безоружных ополченцев, укрывшихся там от пулеметного огня.

Из ДС до последнего не отвечали на огонь, бой был только потом, уже на внутренних лестницах. Сколько было мертвых — нам не известно до сих пор, ясно только, что сотни. Группа «Альфа» пыталась спасти всех, кого можно, но, выйдя из ДС, люди попадали в руки омоновцев и президентских боевиков — все соседние с ДС дворы были завалены десятками трупов расстрелянных, ограбленных, раздетых людей. Те же, кто все-таки уцелел, были зверски избиты и ограблены. Всему этому есть свидетели и да настанет день, когда они заговорят на Суде!

Политолог (публикация в «Правде»):

Сияют хитрые советники: «Обманули, обманули!». Да, в этом они поднаторели. То-то все удивлялись: зачем это целую неделю бессмысленно избивают людей в метро и на улицах? Зачем их злят? Зачем это демонстративное хамство, отключение света и тепла, колючая поволока? А надо было к воскресенью, 3 октября, довести людей до белого каления и умело привести их побить стекла в мэрии. Уже на Крымском мосту закрадывалось сомнение — что-то необычно легко прорываются заслоны. Что-то палят, палят «черемухой» а в толпу падают всего 2–3 шашки. Никого не останавливают, только подзадоривают. А потом и совсем странно — мощные отряды у мэрии, постреляв в воздух и снайперски ранив несколько человек, разъярив толпу, вдруг отошли, открыв ДС. Потом вообще ушли, оставив свои грузовики и даже не вынув ключи зажигания: езжайте, мол, люди добрые, в Останкино. Видно, нетрудно было убедить Макашова: воевать ОМОН не хочет, сдаст и мэрию, и Останкино. Пошли гурьбой в мэрию — никто ее не защищал. Ура! Узнали про Останкино — оцепление снято. А тут еще радость — большой отряд ОМОНа перешел на сторону ВС (потом было сказано — «он выполнял задание»). Каких еще доказательств надо? Уселись в грузовики, с голыми руками, поехали, как на картошку — брать ТВ и обращаться к народу. А следом, чтобы не спугнуть, уже кралась колонна БТРов. А в здании, в засаде, изготовились мощные силы. Дали войти на первый этаж, а потом расстреляли в пух и прах — и десяток ополченцев, и безоружную толпу.

Победа через провокацию говорит о том, что победитель настроен на войну беспощадную — обман погибшие не прощают. И еще одно принципиальное поражение принесла властям такая победа. Людей разъярили так, что главная цель спектакля с расстрелом из танков не достигнута. Устрашающего эффекта не получилось — сколько крови теперь ни лей. Поздно.

Инженер: Да, поздно! Страх? Нет! Только ненависть, только ярость! Сотни погибли, но десятки тысяч и миллионы живы и они никогда не простят, не сдадутся, не смирятся!

23 октября

Инженер: Там, где была наша баррикада — венок и цветы. Там, где была баррикада на Дружинниковской — крест, иконы, свечи и цветы, цветы, цветы — там, где падали под пулями наши товарищи, где их расстреливали у стены стадиона. Эта стена вся оклеена листовками, газетными вырезками, стихами, покрыта надписями. «Прости, брат, опоздали», — и подпись: Новосибирск, Севастополь.

А это еще что за кепка на знакомой шевелюре?!…

— Живой?!

— Живой!!! — и мы с Лохматым стискиваем друг друга в объятиях. Да простят меня женщины — но ни одну из них не любил я так, как тех, с кем мы ждали атаки на баррикадах. Как мы любили друг друга! Я не знаю, какие слова могут это описать. Рассказывать тому, кто не испытал этого — все равно что толковать о радуге слепому от рождения. Да, раньше и мне казалось, что я знаю, что такое Любовь. Но только теперь я это действительно знаю.

24 октября

Инженер: На рассвете 27-го мы обменялись адресами с Оружейником, нашим взводным. Жив ли он?…

Маленький подмосковный городок. Дом, лифт, дверь… Звонок…

— Узнаешь? Пятый взвод!

— Заходи!!!

Мне жаль вас, не знавшие этого счастья!

1 ноября

В темноте у белой стены — два человека с кистями и краской:

МЫ НЕ СЛОМЛЕНЫ!

В километре от них у другой стены — трое:

СЛАВА ПАВШИМ ЗА ВЛАСТЬ СОВЕТОВ!

И на трансформаторной будке на моей улице чьи-то руки вывели:

ДОЛОЙ ДИКТАТУРУ!

Те же руки, что клеили листовки рядом с моей на стене нашего универсама. Кто вы, ребята? Мы не знаем друг друга, но мы есть, мы живы, мы не сдаемся!

КОММЕНТАРИИ

1. В чем была сущность противостояния законодательной и исполнительной властей в 1993-м? За спиной исполнительной власти стояли финансовый и торговый капиталы, наживавшиеся на распродаже сырья, полуфабрикатов и государственной собственности, а также биржевых и валютных спекуляциях. За их спиной стояли также правительство США и МВФ, проводящие линию на уничтожение промышленного потенциала России и ее превращение в источник дешевого сырья для Запада. Верховный же Совет представлял интересы промышленного капитала, директорского корпуса промышленности и сельского хозяйства, всех тех, кто был заинтересован в сохранении и развитии производства. Левые силы, недостаточно сильные в тот момент для проведения в жизнь собственной альтернативы, приняли сторону Верховного Совета, поскольку объективно их интересы — прекращение разрушения производственного потенциала с перспективой дальнейшего его развития — на данном этапе совпадали.

Впоследствии такое противостояние повторилось в Белоруссии, но с точностью до наоборот — промышленный капитал стоял и стоит за спиной президента Лукашенко, тогда как за прежним Верховным советом Белоруссии стояли банкиры, торгаши и спекулянты, поддерживаемые МВФ. При этом Лукашенко, опираясь на поддержку большинства населения Белоруссии, сумел разрешить конфликт без крови.

В России же при помощи массированной психологической обработки через СМИ исполнительная власть сумела парализовать сопротивление абсолютного большинства населения, чему также немало способствовала соглашательская, во многом игровая политика руководства Верховного Совета.

2. Точные цифры погибших в октябре-93 до настоящего момента не установлены. Однако известно следующее:

а) Все убитые в событиях военнослужащие, как показало расследование Генеральной прокуратуры, убиты не защитниками Верховного Совета, а стрелявшими им в спину президентскими снайперами (среди которых были также спецгруппы, прибывшие из ФРГ и Израиля), либо погибли в стычках между различными войсковыми подразделениями — из-за неразберихи. Обстрел снайперами президентских войск имел целью провоцирование их на активные действия, так как убийства приписывались защитникам Верховного Совета.

б) Объявленое правительством количество погибших защитников Верховного Совета — около 150 человек — не соответствует действительности. В списке погибших практически все — жители г. Москвы или иностранцы, тогда как среди восставших больше половины были жителями Подмосковья и других городов СССР (не только России). В списках практически лишь те, кого подобрали на улицах (да и те — далеко не все), в то время как даже среди доставленных в больницы раненых практически не было никого, кто был бы доставлен из Дома Советов, заполненного людьми и находившегося под обстрелом весь день.
Имеется следующая информация:

— около 500 убитых в здании — по свидетельству президентов Калмыкии и Ингушетии;

— свидетельства наблюдателей о массовом скрытном вывозе убитых в ночь на 5-е октября;

— свидетельства об усиленной работе крематориев в эту же и последующие ночи — без регистрации, а также тайных захоронениях во рвах на кладбищах города и окрестностей;

жертвы— статистика МВД по количеству обнаруженных в Москве неопознанных трупов за 1993 год примерно на 2000 превышает ту же цифру за 1991, 1992, 1994, 1995 годы.

Эксперты сходятся на цифре около 1500 погибших.

3. Правительство широко использовало уголовников из организованных преступных группировок Москвы при штурме Дома Советов, а также для расправ над пленными и ранеными, часть которых была добита уже после того, как их доставили в городские больницы.

4. Находящийся возле Дома Советов стадион и спортивный комплекс в Лужниках использовались для расправ над пленными аналогично стадиону в Сентьяго-Де-Чили после переворота 11.09.73.

Печатается с сокращениями.

Автор:  Ильин М.

Источник: 1993.sovnarkom.ru

Опубликовано в разделе: Воспоминания. Bookmark the permalink.

Comments are closed.